Ростовчан больше всего инте­ресовали наличные суммы, которые они в пытках отбирали у председателей колхозов, директоров хлопкозаводов и мясокомбинатов, и в каждом случае чувствовалась твердая рука ме­стных наводчиков. Камалову становилось ясно, что убийцу Кощея и милиционера следует искать в Ташкенте, понял он и другое, что человек, организовавший налет на Прокуратуру, вряд ли представлял уголовный мир в чистом виде, тут прежде всего возникали интересы должностные, а может, даже поли­тические. Но какие? Это обязательно следовало четко объяснить, ведь в нашем сознании за семьдесят лет укоренилось, что убийство или другое преступление может быть только уго­ловным. Предстояло не только отыскать убийцу, но и сломать сложившийся стереотип, и не у масс, а прежде всего у своего брата юриста-законодателя, которым до сих пор кажется, что этого у нас нет, а для этого нет почвы, хотя у нас есть все, что у других, да, кроме того, еще и тьма своих пороков, рожденных только нашим родным обществом.
Возбуждать новое расследование по давнему делу проку­рор не стал, боялся вспугнуть противников. Следовало плотнее заняться смертью Айдына, и в случае удачи он наверняка выходил на одних и тех же людей.
Но не проходило и дня, когда он в свободную минуту не включил бы диктофон с рассказом полковника Джураева, он интуитивно чувствовал, что в старом преступлении кроется ключ к сегодняшним событиям. Однажды ему пришла в голо­ву вроде совершенно нелепая мысль – встретиться с вдовой убитого милиционера. Может, она внесет какую-нибудь яс­ность в давние события? Не насторожило ли ее что-нибудь в смерти мужа? Идея была так себе, как говорили в студенческие годы, на «троечку», но она не покидала его целую неделю, и он, как-то особо не раздумывая, поехал к вдове домой.
Неопрятная, помятая жизнью старуха, видимо довольно-таки часто прикладывающаяся к бутылке, встретила его, мягко говоря, недружелюбно. Впрочем, на теплую встречу он не рассчитывал, потому что узнал, что за эти годы из Прокуратуры никто ее не проведывал, не интересовался ее жизнью, хотя муж прослужил у них на вахте почти десять лет и, что ни говори, погиб на боевом посту, таковы уж традиции нашей великой страны, нет внимания ни к живым, ни к мертвым.
В грязной неприбранной комнате на столе стояла пустая бутылка из-под портвейна, и старуха, видимо, жаждала опох­мелиться, и ничто другое, казалось, ее в жизни не интересова­ло. На вопросы, которые прокурор Камалов готовил долго и тщательно, отвечала односложно: «не знаю», «не помню», «дав­но это было». Камалов уже собирался уходить, проклиная себя за «мудрое» решение, как вдруг в комнату вбежал мальчишка, школьник с ранцем за плечами, видимо, он жил где-то непо­далеку.
– Сухроб, внучек, – кинулась вдруг старушка навстречу.
Судя по ее реакции, он давно уже здесь не был. Обняв вну­ка, помогла ему снять ранец и, проходя мимо стола, ловко уб­рала пустую бутылку, и вся она как-то сразу преобразилась, стала мягче, добрее, появился интерес к жизни.
Незваный гость молча, не попрощавшись, двинулся к двери, когда старуха вдруг сказала вдогонку – и он вынужден был остановиться.
– Я вот такое вспомнила, может, сгодится. Когда меня привезли в больницу, муж был еще живой и в памяти, только очень слабый, жизнь из него уходила на глазах. Он все время шептал, глядя на меня: «Сухроб, Сухроб…» Так зовут нашего внука, теперь он уже школьник. Дед очень любил его. Я поняла так, что он хочет увидеть его в последний раз, попрощаться. Дали машину, и его тотчас привезли, а он глядит мимо внука и все твердит себе: «Сухроб, Сухроб…» Мы подумали, что он уже бредит, а через полчаса бедняжка уже отмучился.
Прокурор машинально выслушал старушку, поблагодарил ее и с облегчением покинул комнату, где он явно был лишний. Всю дорогу от пригородного поселка Келес до Прокуратуры, а это путь немалый, он жалел о потерянном времени и испыты­вал какой-то внутренний дискомфорт от встречи с вдовой ми­лиционера, которого никогда не видел, испытывал личную ви­ну за их судьбу, за их бедность и неустроенность.
Поднимаясь к себе на четвертый этаж, как обычно без лифта, он вспомнил мальчишку, симпатичного, смышленого, и подумал, какое у него красивое имя – Сухроб, и с удовольст­вием повторил его несколько раз. И вдруг на пороге собствен­ной приемной его пронзила такая неожиданная мысль, что он, не замечая никого, буквально вбежал в кабинет и бросился к телефону.
Набрав номер полковника Джураева, расслабил узел гал­стука. Даже забыв поздороваться, он спросил прямо в лоб, не по-восточному:
– Эркин Джураевич, скажите, пожалуйста, не видели ли вы в тот день в Прокуратуре Сухроба Ахмедовича Акрамходжаева, нынешнего заведующего Отделом административных органов ЦК?
Полковник Джураев, не понимая, почему прокурор взвол­нован из-за такого пустяка, ответил спокойно, не раздумывая:
– Да, я хорошо помню тот день. Он тогда был всего лишь одним из районных прокуроров Ташкента, кстати, самого не­благополучного. Он стоял у колонны на втором этаже бледный, расстроенный. Я подумал, что он чрезвычайно, подавлен оттого, что ранее знал Амирхана Даутовича, или оттого, что понял, какой рискованной работой занят, и что может ждать его в определенных обстоятельствах.
– Скажите, а он мог видеть, куда определили дипломат?
– Да, конечно. Я передал кейс открыто начальнику следст­венной части, а кабинет Алима Ходжаевича находится на вто­ром этаже, так что мимо Акрамходжаева пронесли, он долго стоял там у колонны, и хорошо помню его растерянное лицо.
– Это уже интересно… – закончил вдруг прокурор Камалов туманно, и разговор оборвался, потому что он буквально задыхался от волнения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148