Он был старшим, многие ушли из жизни раньше него. Но одиноким он не был никогда. Самым интересным для него человеком был он сам, Вацлав Дворжецкий. «Сэр, – говорил он мне, – я целый год провел в одиночной камере, мне было страшно, но не было скучно». Это был мощный дух. Для меня его потеря невосполнима.
Homo ludens в переводе с латыни означает человек играющий. Вацлав Янович был азартный человек. Очень часто такие проигрываются в конце концов. Вацлав Дворжецкий выиграл. Вопреки всему. Выиграл жизнь.
Татьяна Цыганкова
УХОДЯЩАЯ НАТУРА

Воспоминания о Вацлаве Яновиче Дворжецком вызывают у меня грустное чувство. Я отчетливо понимаю, что больше таких людей, как он, не будет. Наверное, потому, что жизнь развивается, идет куда-то, куда – сложно сказать. Потому, что мне самой уже достаточно лет и в этом возрасте всегда есть сожаление об уходящем. И еще оттого, что с такими людьми, как Вацлав Янович, уходит определенный пласт русской культуры как части культуры европейской и, может быть, даже общечеловеческой.
Такого масштаба личности, как он, в провинциальной России почти не встречались в советские времена, тем более после того, как их очень основательно проредили. Я всегда воспринимала его как человека вполне определенного типа. Эти лицо и фигура, какие встречаешь на старых фотографиях, иногда в старых кинокадрах; на улице и даже в театре их не встретишь. Главное, что это не просто красивое лицо, – это человеческое лицо. Он – яркая индивидуальность, и поэтому лицо запоминается сразу. Один раз увидел – и уже ни с кем не спутаешь. Я почти всю жизнь занимаюсь театром, часто вижу актеров на экране, в театре. Я их быстро забываю, не узнаю. А его лицо впечатывается мгновенно и на всю жизнь. Думаю все время – почему?
Прежде всего – порода. За таким человеком стоит семья, родословная. У него прослеживается несколько поколений назад, в глубь веков, то, что делает человека человеком. Второе, что бросается в глаза, это воспитание. У Жванецкого есть миниатюра о нашем театре и кино, об актерах, которым не веришь, когда они надевают фрак или говорят: «Мадам, только после Вас!» – и норовят пожать королеве руку. О Дворжецком такого нельзя было сказать.
Вацлав Янович был подтянут, элегантен, причем в любом костюме. Галстук бабочкой, смокинг – это его одежда. Костюм – это его одежда. Если свитер – он родился в нем. И даже в стеганке он все равно элегантен. От него исходило какое-то ощущение чистоты, отмытости, свежести. Я нарочно об этом говорю, потому что не вижу сейчас таких актеров. Даже очень больших эстрадных артистов, кажется, надо умыть, прежде чем показывать.
Вацлав Янович умел сказать комплимент, не бог весть какой, порой довольно расхожий. Например, когда он меня встречал, всегда говорил: «Боже мой, это Вы?! А я думал, что это Ваша дочь». Это банальность. Но он так ее произносил, он так жил в этот момент, что ему верилось и сразу менялось настроение, становилось тепло.
Он владел искусством вести беседу, которое теперь утрачено. Собираются артисты, и беседа идет сплошь в бытовом плане. Начинают говорить, кто с кем живет, или просто ругать режиссера, стонать по поводу зарплаты. Но люди нашего поколения тоже никогда не жили особенно богато. Однако Дворжецкий всегда вел беседу на уровне духовности. Такая беседа приподнимала, а не опускала человека. Он мог, например, говорить о языке театра, об эстетике, прекрасно знал литературу. Я никогда не забуду, как он пришел ко мне сразу, когда началась перестройка. Мы обсуждали, кто вокруг нас, и он сказал: «Слушай! Хочу перечесть «Бесов». Дай мне, пожалуйста. Буду читать». Потом мы долго с ним об этом разговаривали. Во всяком случае, я не знаю ни одного актера в Нижнем Новгороде, с которым я могла бы беседовать на эту тему.
Вместе с тем он умел рассказать анекдот. Причем нередко рассказывал одни и те же. Но поскольку это был эмоциональный человек, наделенный воображением, актер, то все его анекдоты были необычайно живо разыграны (он предпочитал одесские еврейские анекдоты) и удивительно заражали.
О том, что он пережил, мог поведать таким живописным слогом, что все его рассказы о заключении, о том, как познакомился с Ривой Яковлевной, актерские байки было всегда интересно слушать. Есть такие занудные рассказчики, которых слушать неохота, а он умел придать рассказу живой характер обмена мыслями.
В беседах он не ходил по кругу. Во многих компаниях я заранее знала, что скажет этот, что скажет тот. Дворжецкий всегда мог сказать что-то новое. У него всегда была мгновенная импровизация. Он менял свое мнение, не боялся сказать: «Я изменился, потому что прочитал то-то и то-то или думал над этой проблемой».
И в то же время он был человек со страстями, пристрастиями, симпатиями и антипатиями. Во всем его облике и манере держаться проступал менталитет польского шляхтича. Была и желчность иногда, и горьковатая нота в его остроумных шутках. Он был человек живой, не «ходячая добродетель», но и озорной.
В нем жил подлинный аристократизм. Это драгоценное качество. Я никогда не забуду, как смотрела во МХАТе «Живой труп» и хорошие актеры, большие актеры – Степанова, Прудкин – изображали аристократов. И все ахали, как замечательно они это делали. А во мне все протестовало. Потому что в этом изображении аристократов была одна краска – надменность, высокомерность, а это ведь неправда. Вот Вацлав Янович был подлинным аристократом. Аристократизм – это и нравственные убеждения, и поведение, и образ жизни. Я уже говорила об элегантности, воспитанности, удивительном свойстве приковывать внимание. Вошел в комнату, и больше как бы ни на кого не хочется смотреть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111