«Займитесь ЭмманюэлемАрманом де Ришелье. любопытный был старик, а написано о нем у нас очень мало». Может быть, на меня рассердятся, как уже сердятся за то, что я нзял под свою защиту Барреса и Клоделя, рассердятся за то, что я ради смуглого нищего герцога с пьющимися волосами позволил себе столь пространное отступление. Но признаюсь, не напиши я этих строк, я не мог бы спать спокойно.
Впрочем, не бойтесь, я не увлекусь и не стану оправдывать в ваших глазах Мармона, герцога Рагузского. Хотя, может быть, и не совсем справедливо отождествлять понятие измены с его именем. Заслуживает ли он большего презрения, чем Сульт или Кларк, — дело вкуса. Кому нам верить, если говори ть о самих фактах, о «рагюзаде» 1814 года, — Наполеону, который, высадившись в Канне, подтвердил своё жестокое обвинение, или непосредственному свидетелю, полковнику барону Шарлю Фавье, нашему старому знакомцу? Он почёл своим долгом взять перо и защитить своего бывшего начальника, которого он, несомненно, считал непричастным к военной измене, к отступлению генерала Сугама из-под Эссона, но, даже если тут он прав, дело ведь не только в этом… ибо Мармон изменил уже накануне, когда вёл переговоры с австрийцами. Но Мармон мне сейчас безразличен, а вот Фавье нет.
Я начал писать эту книгу для того, чтобы показать невозможность сопоставления двух несопоставимых эпох. Нет ничего более нелепого, чем судить, чем объяснять прошлое, исходя из настоящего. Нет ничего более ложного, более опасного. Я не знаю, как будут читать то, что я пишу, во всяком случае, я не могу запретить читателю развлекаться игрой, которую сам отвергаю.
Например, я предвижу, что из моего старания поместить людей той эпохи в соответствующие рамки, не судить о них упрощённо и не считать изменой Наполеону или Людовику XVIII то. что мы привыкли считать изменой, — я предвижу, что из моих стараний кое-кто сделает вывод применительно к нашему времени, увидит в этом какую-то лазейку для тех, кого нельзя не считать изменниками у нас, во Франции, во время блицкрига, накануне атомной эры. Так нет же, нельзя мерить одной и той же меркой и Фавье, и… этих людей; я чуть не назвал имени, я заколебался, кого выбрать, но я не могу оскорбить героя наполеоновских войн и войны за греческую независимость, сопоставив его, вернее, даже противопоставив подобной мрази. Пойдём дальше: солдат 1815 года не солдат 1940, даже если пути отступления и самая его беспорядочность схожи; ведь противоречия, мучившие одного, совсем не те, что мучили другого, ведь за это время изменилось значение слов: к примеру, в 1815 году считалось вполне естественным перед казнью отрубить руку осуждённому, тогда не существовало никакого противовеса идее нации, ведь патриоту и не снилось тогда, что у него есть долг также и по отношению к чужому народу, слово «человечество» лишено было смысла, война рассматривалась как преступление, только когда она бывала проиграна, и так далее и тому подобное. Как раз на примере Фавье, который из рядов приверженцев императора перешёл в ряды роялистов, а затем участвовал в заговоре против короля, как раз на его примере мы видим, как дрогнули концепции того времени, как они сдвинулись в сторону современных понятий, вылившихся в определённую форму, приобретших значение и размах гораздо позже, когда они выкристаллизовались в систему, в идеологию, потеряли свой эмпирический характер, превратясь в принципы. Дело в том, что теперь это перестало быть исканиями отдельного человека, они вошли в плоть и кровь человеческих масс, отождествились с новыми людьми, с теми, кто ныне творит историю, с теми, кто является полной противоположностью авантюристам той эпохи. Итак-Фавье.
Неужели же надо было вводить его в эту книгу только ради нескольких эстафет от Мармона, к королю или его гвардии, ожидавшей смотра на Марсовом поле, ради встречи на площади Карусель и короткого сна в одной из комнат префектуры Бовэ?
Мне уже слышатся голоса критиков. Может быть, они ополчатся на Фавье, может, на других персонажей, но допустим, что на Фавье. Автора обвинят в отсутствии мастерства за то. что он вдруг выдвинул на первый план второстепенных персонажей в проходных сценах, и зачем это нужно интересоваться частной жизнью молодого полковника, старавшегося забыть МариюАнгелицу в объятиях Марии-Дьяволицы? Не ожидайте, что я буду защищать здесь книгу, из которой, если прислушиваться к подобного рода замечаниям, пришлось бы выбросить одну за одной все страницы, все фразы, все слова во всех фразах. Но дело в том, что этот персонаж, второстепенный для читателя, для автора-персонаж первого плана, и вышеупомянутый автор как раз, наоборот, упрекает себя за то, что Фавье прошёл по его книге так, мимоходом, где-то сбоку. Ибо если любовь Бертье к госпоже Висконти вызывает улыбку, то лучшего героя, чем Шарль Фавье, не может пожелать для себя ни один автор любовных романов-ведь Фавье, если мне не изменяет память, увидел впервые Марию де лос Анхелес, герцогиню Фриульскую, около 1805 года, вскоре после того как она вышла замуж за Дюрока, его близкого друга, и с того дня полюбил это «совершенное создание» безнадёжной любовью, которая после смерти Дюрока в 1813 году казалась кощунством, и девятнадцать лет после этой смерти Фавье жил фантастической, полной приключений жизнью до того самого дня, когда герцогиня Фриульская согласилась стать женой человека, который в течение двадцати семи лет любил её издали…
Этой-то человеческой жизни и недостаёт мне здесь, чтобы показать в надлежащем свете эпизодического героя-Шарля Фавье. Вряд ли он останется для нас все тем же, если мы узнаем его дальнейшую судьбу, вряд ли останется для нас тем же этот офицер Империи, который не считал для себя возможным покинуть ряды французской армии, когда вернулся король, и, присягнув ему, почёл своим долгом сопровождать до границы спасающегося бегством монарха… если мы узнаем, что он отказался покинуть Францию, но не вступил в армию Ста Дней, а после Ватерлоо не только не присоединил свой голос к злобному хору, славившему поражение родины, но недалеко от границы собрал вокруг себя людей и оказал сопротивление, и встал в ряды вольных стрелков, и сражался с иностранцами, водворившими обратно во Францию Людовика XVIII, которому прежде он был верен… Вот он в Лотарингии, на пути следования армии захватчиков, обстреливает из-за откоса прусский обоз, так же как во Фландрии в то же самое время действует майор Латапи, которого мы видели в Сен-Дени, когда он от имени офицеров явился к генералу Мезону с ультиматумом, а затем повернул вспять, на Париж, обоз герцога Беррийского и встретился у ворот столицы с генералом Эксельмансом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238