— Понятия не имею, — удивленно ответил Аскольд, — да и какая разница? Он же ничего из себя не представляет, как ты не понимаешь… Никто из них не важен сам по себе… Они важны только в массе — потому что опасны.Почему— то я не мог заставить себя спросить, что он сделал с Лесем. Не знаю, почему, просто понимал -не надо…— А Георгий?— А что — Георгий?— Он что, тоже опасен?— Георгий?Он поколебался, зачем-то подошел к столу, что-то сделал с телефоном, я так и не понял, что… Потом поманил меня пальцем.— Подойди ближе… вот так… Хорошо… Послушай, дитя мое… Сейчас очень смутное время… Да, я могу тебе показаться излишне жестким, но история поставит все на свои места… Дело не только в том, что человечество оказалось жизнеспособнее нас… Сама структура власти устарела… Из-за дурацкой системы наследования ключевые посты порою достаются представителям боковых ветвей…— Старшим в роду…— Что с того… Власть должна принадлежать не тому, кто получает ее по игре случая, а тому, кто к ней готов… Наследника нужно воспитывать… Государственного деятеля нужно воспитывать… Сейчас сложится такая ситуация… чисто случайно… что старшим в роду после меня окажешься ты… Ты примешь эту ношу, когда придет пора… А потом, когда-нибудь, прямое наследование станет традицией. Поскольку себя оправдает. Теперь, дитя мое, ты будешь всегда со мной… Я сам займусь твоим воспитанием.— Но мне казалось, стар… родитель… Что я для тебя ничего не значу. Я же…— Немножко диссидентствовал? В глазах общественности это пойдет тебе только на пользу. Мне придется править жесткой рукой — тебя будут приветствовать как либерала. Тебя знают с хорошей стороны — ты демократ, умеешь ладить с обезьянками… Начнешь с послаблений… Чуть отпустишь гайки…— Но я не хочу — так…— Тебя никто не спрашивает. Это государственная необходимость. Тяжкая, почти невыносимая ноша, сын мой…Я молчал. Мне хотелось плакать — жаль, мы этого не умеем. Должно быть, это хоть какое-то облегчение, раз люди плачут. Что он со мной сделал? Зачем?— А… как же люди?Он, казалось, удивился.— Забудь про людей. В первую очередь тебе придется противостоять грандам.— Нет, я хочу спросить — сейчас? Что с ними будет?— Большей частью… Уже выделены специальные территории… изолированные… китайский опыт, знаешь ли… Но не совсем — самые талантливые будут иметь кое-какие привилегии… Будет иная система распределения жизненных благ — более жесткая. Армия и полиция, разумеется, будут на особом положении, но постепенно, когда обстановка наладится, войска выведут из крупных городов… нам здесь вооруженные обезьяны ни к чему… их место там — разведем их по периметру поселений… Кто-то останется в сфере обслуживания, особо лояльные, я полагаю…— Это очень… серьезные перемены…Вид у него был довольный.— Разумеется. Радикальные… Не думай, что это целиком моя заслуга, дитя мое… Ты думаешь, я смог бы все это провернуть — один? Все меня поддерживали, ну, почти все… Но никто не осмелился брать на себя ответственность…— Ты устал, — сказал я, — должно быть. Я сварю кофе?— Можно позвать человека, — проговорил он, — нет, не надо… Хорошо, что ты понял…Пока я возился в крохотной кухне, он сидел в кресле молча и, кажется, спал. Он ведь и вправду устал — должно быть, все готовилось очень долго, а потом разрешилось в один миг, и ему пришлось сразу разбираться с очень многими вещами… Я вошел в комнату и поставил чашки на столик, предварительно смахнув с него номера «Плейбоя». Он вздрогнул и проснулся.— Я рад, что ты меня не ненавидишь. Тебе сейчас нелегко, я понимаю — столько всего на тебя свалилось. Но это обычные юношеские разочарования — они всегда настигают в переломном возрасте. А когда ты станешь взрослым, ты поймешь — все, что я делал, было необходимо. И, в первую очередь, я при этом думал о тебе.Он отхлебнул кофе.Я сказал:— Я и понятия не имел…— Разумеется. Я на это и рассчитывал. Это было очень тяжело, дитя мое… Я всегда наблюдал за тобой… но не мог выказать никакой привязанности… стоило бы мне проявить к тебе хоть какой-то интерес, с тобой разделались бы наши дорогие сородичи… Теперь все будет по-другому…— Да, — сказал я, — по-другому…Он закрыл глаза и замер в кресле. Я молчал. Я стоял рядом с ним неподвижно — полчаса, час… потом два часа… он не шевелился.Я в свое время перекупил этот пенициллин у медбрата из Центральной поликлиники — кое-кто из однокурсников пользовался его услугами. Мне не для себя было нужно, для них — чтобы помочь Шевчуку, всем им, вернее, чтобы они мне наконец-то поверили… если так уж честно, мне важно было, чтобы поверили, чтобы отнеслись как к своему… Этот медбрат — может, ему выделяли какую-то квоту на людей из Верхнего Города, а он колол им воду, а сам списывал… странно, я только сейчас об этом подумал… Я просто отобрал у других то, что причиталось им по праву — с его помощью… Непонятно зачем, ведь Шевчуку на самом деле вовсе не нужны были эти антибиотики, ему ничего было не нужно… Каким же идиотом я всегда был…Еще через час я подошел к двери и позвал того охранника.
* * *
Кто— то тряс меня за плечо. Я очнулся, но глаз так и не открыл; что-то мне снилось такое, с чем не хотелось расставаться, да и действительность не сулила ничего хорошего. Не знаю, что там придумал Аскольд -чтобы продемонстрировать Себастиану истинную сущность человека, но уж наверняка что-то малоприятное.— Лесь! Да вставай же, Лесь!Голос был, вроде, знакомый, но я никак не мог сообразить, кому он принадлежит. Понимал только, что мажору.Кто— то беспардонно плеснул мне в лицо водой -я замотал головой, пытаясь избавиться от льющихся за шиворот капель, и, наконец, открыл глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30