Из комнаты донесся неразборчивый женский возглас. Шевчук насторожился.— Извини… мне не до того сейчас, ладно?Он развернулся и поспешно направился обратно в комнату. Я остался в кухне. Здесь было не то, что грязно, — скудно. Обшарпанные стены осыпаются лоскутами какой-то гнусной зеленой краски, на полке, застеленной газетой, громоздится стопка фаянсовых тарелок с отбитыми краями, из крана ржавой струйкой льется вода. Человечество он облагодетельствовать хочет, подумал я в раздражении, хоть бы раковину дома починил… и сам устыдился своих мыслей — какие-то они были снисходительные, мажорские мысли. Из комнаты доносился острый запах корвалола.— Может, помощь какая нужна? — крикнул я.— Нет, — приглушенно отозвался Шевчук, — не надо. Ты это… иди, ладно? А что до террористов всяких — ты их в другом месте ищи.Я вздохнул и направился к двери.— Захлопни ее и дело с концом, — сказал Шевчук за моей спиной.…По крайней мере, Себастиан может успокоиться, подумал я — почему-то я поверил Шевчуку. Чем бы он там ни занимался, никакого отношения к взрыву в Пассаже это не имело. Я брел по горбатому Андреевскому спуску, где, несмотря на мелкий дождь, было довольно много прохожих — лица чуть более возбужденные, чем обычно, голоса чуть более громкие — словно вчерашние события открыли какие-то скрытые клапаны. Последний раз крупные беспорядки на Подоле случились лет пятнадцать назад — я тогда был еще подростком, а телевизоров не было вовсе. Только три канала радиовещания и слухи… самые разнообразные, страшные слухи… Слухов-то и сейчас хватает, подумалось мне…Ляшенко, по официальной версии, готовил серию таких взрывов — чтобы дестабилизировать обстановку… спровоцировать прогнивший режим на непопулярные меры… и, под шумок, прибрать власть к рукам, разумеется. Но Ляшенко арестован… Организация разгромлена — у них с самого начала не было никаких шансов…Резкая трель милицейского свистка резанула мне уши, и я машинально обернулся, ища Себастиана…Это, разумеется, чистое наваждение — просто что-то там творилось, у пропускного пункта… Здесь толпа была еще гуще, у кордона скопилось достаточно возбужденных людей; кого-то — из тех, кто возвращался на Подол с ночной смены в Верхнем Городе или просто шел к родственникам, — не пускали внутрь, кого-то, напротив, не выпускали… Люди в униформе прочесывали толпу, их толкали, мешали продвигаться… О, Господи, сообразил я, да они кого-то ищут!Она буквально врезалась в меня — иначе бы я ее не узнал; сейчас она походила на любую жительницу окраин — белый платок надвинут на лоб, молодое тело скрыто бесформенной кофтой. Кофта была темная — я, скорее, почувствовал, чем увидел, что на плече у нее расплывается горячее пятно.Ее пальцы вцепились мне в локоть, белое лицо — белее платка — оказалось совсем рядом.Через руку у нее было перекинуто грубое шерстяное пальто — что-то уперлось мне в бок, металлическое, холодное.— Идите рядом, — выдохнула она.— Хорошо, — я понимал, что она на грани, и старался говорить как можно ровнее, — уберите пушку. Я вас не выдам…Она поколебалась секунду, но ощущение холодного ствола под ребрами исчезло. Лишь теперь я понял, что она цеплялась за меня из последних сил — по той тяжести, с которой она навалилась мне на плечо.Мы неторопливо двинулись вниз, по склону — обычная супружеская пара, застигнутая врасплох непонятными событиями этого недоступного пониманию мира.Тропинка круто сворачивала к докам, растрепанные плакучие вербы заслоняли нас от пристальных взглядов патрульных.Она начала вырываться — очень слабо, видимо, из последних сил. Я придержал ее за локоть.— Спокойнее…— Это дорога в доки, — она отчаянно мотнула головой так, что уголки платка взметнулись, точно белые крылья, — мне туда нельзя… Патрули…За спиной раздался пронзительный свист. Она вновь отчаянно рванулась, пытаясь освободиться.— Спокойнее, — повторил я, — я тут рос… Здесь где-то должен быть старый водосток… если его не замуровали…Кирпичный зев водостока зарос бурьяном так, что я его чуть не пропустил. На полу скопилась грязная застоявшаяся вода.— Сюда, — сказал я.— Шевчук, — пробормотала она почти отстранение, — мне нужен Шевчук. Я видела — вы от него выходили…— Вам нужен врач, — согласился я.— Шевчук… он не выдаст…— Я приведу Шевчука. Попробую.Водосток резко забирал вверх, еще двести метров — и разлом, из которого бил мутный дневной свет. Мы когда-то играли здесь в защитников Новоградской Крепости — последнего вольного города, человеческого города, осмелившегося противостоять Объединенной Империи. Была такая легенда, что их не истребили совсем, а они ушли в подполье, в катакомбы, и выйдут, когда в них появится нужда.Я осторожно высунулся в разлом — поблизости было пусто. Худая черная кошка шарахнулась в сторону. Помог выбраться своей спутнице — она еле шла, слепо цепляясь за мою руку… Какое-то время мы шли, пригнувшись, прячась за давно нестрижеными куртинами, потом пересекли сквер, и я вновь оказался в начале своего пути. Расписанная причудливыми узорами стенка, карниз… Еще полчаса назад Бучко был дома.Я позвонил в колокольчик.
* * *
— Хорошенькое дело, — грустно сказал Бучко.Дверь в кладовку была открыта, на полу валялись окровавленные тряпки.Ей не поможет никакой Шевчук, подумал я. Она потеряла слишком много крови.— Скорее, — пробормотала она сквозь зубы.— Сейчас, — я подставил окровавленные ладони под хлипкую струйку из рукомойника. Рану я ей перетянул, вот, собственно, и все, что я мог сделать. Шевчук вряд ли сделает больше.Бучко печально покачал головой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30