Их впечатляло то место пьесы, где мать перекрещивала руки и играла стаккато. Однако заниматься музыкой сами не желали, воспринимая такие уроки покушением на свою свободу и в первую очередь – на футбол.
Вообще долго сидеть на одном месте – для них мука. Это не касалось только книг. Если требовалось их утихомирить, отвлечь, заставить побыть в покое, достаточно было просто сунуть им хорошую книгу, и тогда братья могли просидеть голова к голове сколько угодно, не пошевелившись.
Большой интеллектуал, отец насаждал в семье культ «умности», почитая разум самым ценным, что есть в человеке. Он читал детям Лермонтова, Пушкина, Толстого. «Все классики жили в нашем доме», – вспоминают братья. Давало себя знать и соседство Скандинавии: в семье любили Гамсуна, Ибсена, музыку Грига.
Неистовое рвение мальчиков к книге щедро питалось их вечным соперничеством – кто умней, оригинальней, находчивей. Не дай бог отстать от брата! Если один прочитывал новую книгу прежде другого – караул! брат обходит! – другой не успокаивался до тех, кажется, пор, пока не выучивал ее наизусть. Муки гордыни.
Их никогда не нужно было заставлять учиться (исключение – музыка), совершенствоваться. Брат побуждал к этому брата.
И именно от культа «умности» они пришли к столь характерному для них культу гигиены, закаливания и культу физической культуры («мы всегда были гигиенистами»), ибо с младых лет усвоили, что здоровье, сильное тело – это лучшее хранилище эмоций, духа, разума, интеллекта. «Культ здоровья не ради здоровья, а ради духовного торжества» – таков их девиз. И всю жизнь братья непримиримо отвергали то, что могло разрушить это святое хранилище.
Им было что-то около восьми лет, когда они учинили настоящее восстание против курящей тетушки Лизы – это был тщательно организованный бунт двоих – и в конце концов добились, чтобы тетушка не курила в комнатах, а выходила «травиться» на лестницу.
Отец привил братьям и страсть к живописи. Андрей Иванович сам находил себе грим, сам гримировался и в свободное время понемногу «шалил» живописью.
Мальчики были совершенно заворожены пиршеством красок в пейзажах отца и в конце концов начали «живописать» сами. Они могли целыми днями тихо смешивать краски, что-нибудь красить, рисовать и в такие «запойные» дни были перепачканы красками от кончиков волос до ботинок.
Как-то пейзажи восьмилетних братьев – масло и акварель – послали на конкурс детских рисунков. Их оттуда вернули с возмущением. Ни по содержанию, ни в плане технического исполнения дети не в состоянии так написать, это работы взрослых – таков был приговор конкурсной комиссии. Папа и мама Аркадьевы страшно возгордились, но доказывать ничего не стали.
Когда братьям было по двенадцать лет, им доверили писать декорации для бенефиса отца. Яростно соперничая и в полном единодушии они трудились в театре с утра и до вечера.
Когда Адель Егоровна, боясь, что дети истают от голода и усталости, сделала несколько робких, нежных попыток увести их поесть, она встретила такой твердый «коллективный» отпор, что была вынуждена смириться с их затворничеством и носить еду в театр.
Словом, братья росли «обыкновенными вундеркиндами». И не могло быть сомнения, что они станут художниками. Никто и не сомневался… «До сих пор, если попадаю в какой-нибудь красивое место, я вижу его сюжетом для картины», – говорит Виталий Андреевич.
Казалось, будущее братьев предрешено…
«Он мог стать ученым, а стал императором – какое падение», – говорил Курье о Наполеоне.
Я слышала, как в кулуарах каких-то состязаний некто с апломбом недоумевал: «Не понимаю, если Аркадьев мог стать художником, зачем же он стал тренером?..»
ГЛАВА 2
Театральное окружение отца – это еще далеко не все, что питало дух братьев в детстве.
Известно, сколь неоценимый вклад в воспитание детей способны внести бабушки и няни. Их нежность и долготерпение, соединенные со знанием великого множества стихов, сказок, историй, как нельзя лучше пестуют юную душу.
Моим героям бабушек и нянь вполне заменили трое дядей и старший брат Эрнест. Однако наибольшей привязанностью братьев пользовался «таинственный» дядя Володя.
Профессиональный революционер, политический ссыльный, он появлялся в доме не слишком часто, но всегда так же внезапно, как и исчезал. Куда? – спрашивать было нельзя. Братья ловили обрывки разговоров взрослых о каких-то ссылках, побегах, чувствуя необыкновенную важность исчезновений дяди Володи. Он был настоящим героем в глазах двух мальчишек, с нетерпением ожидавших его появления всегда, понимая, что предвидеть приход столь таинственного гостя невозможно.
Несмотря на свои эпизодические наезды в дом, дядя Володя сумел сыграть чуть ли не главную роль в воспитании племянников.
Человек жесткой дисциплины, вся жизнь которого подчинена служению революции, он и в искусстве любил все героическое. Он открыл мальчикам Джека Лондона, Горького, водил их на органные концерты Баха, и именно дядя Володя привил им благоговейное отношение к людям, жертвующим собой во имя Справедливости.
Если не считать его внезапных появлений и какой-то постоянной физической собранности – человек, всегда готовый к прыжку, к дороге, – его революционная одержимость внешне никак не просматривалась. Это был мягкий, тихий человек. Невзирая на кочевой образ жизни, от него каким-то удивительным образом так и веяло уютом, спокойствием.
Он обожал Петербург.
Изголодавшись по любимому городу – пост частых отлучек, – Владимир Иванович, когда приезжал, брал в охапку Така-Боку (так он называл племянников, подчеркивая их неразлучность) и колесил по Петербургу, с наслаждением пичкая их всякими историями о «северной столице».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69