Водка встала рядом с шампанским, как утлый бухгалтер Володя рядом с красавицей Машей.
– Есть пельмени – они на столе! – сказала мама, одетая, как конфетка, в нарядное крепжоржетовое платье. Темно-вишневое поле и по нему малюсенькие букетики нерусских цветов.
Но утлый бухгалтер Володя ловко вывернулся из-за стола и, едва видимый, как паж за царской трапезой, раздал всем по конфете «кара-кум», говоря:
– Тебе, кума, кара-кума… тебе, кум, кара-кум… Тебе, Петр Николаевич… – он выдал мне грецкий орех. – Скоро в армию пойдешь! Завидую! Я очень хотел быть офицером, но в детстве мама не уследила, и я упал в подпол. В сумме, как видите, горбень… – И дальше так быстро, что не услыхал моего тихого «спасибо».
– Э-э! Когда Петручио с моим Юрханом вырастут, армии уже не будет как таковой! – сказал дядя Серя. И он угадал. То, что мы именуем сейчас армией, по сути таковой не является.
– А это – Маше! – он извлек из одежд плитку шоколада «Гвардейский» с оранжево-черным муаром на обертке.
– Ой!.. – сказала тихо наша бесприданница, заневестилась, заалела до слез. – Но мне еще рано замуж!..
– Да, к сожалению… – так же тихо сказал горбун, и зеницы его расширились, вспыхнули, как у колдуна Басаврюка. – Но я буду вас ждать… Вы – королева. У королевы должен быть горбун.
– Ха-ха-ха! – отметил печальную шутку кавалер Сигутенко. – А я вам песенку спою-у-у, как шут влюбился в королеву-у-у… – и пояснил: – Вертинский Саша!
Потом – шум голосов, звон стаканов и стопок, шевеление губ, движения рук над столом, улыбки дам с набитыми ртами и не набитыми еще лицами, чего, впрочем, в присутствии моего отца не случалось. Одна застольная игра переходила в игру на гармони, потом – в фанты, потом – головоломки.
– Володя, Володя! – жестами требуя от гостей тишины, взывала мама. – Вы обещали показать живую кровь!
– Ни сера хебе! – выпучил глаза дед Клюкин и просыпал махорку. – С ума стронешься!
– Не откажусь! – кивнул Володя, отлепив взор от Маши. Мне-то, грешному, казалось, что его клопики-глаза уже пьют Машину живую кровь. – Но пусть вначале то же самое – живую кровь – покажет кто-нибудь из почтенной публики! Прошу! Приз – шампанское!
– Ой! – сказала Маша, спрятав лицо за плиткой шоколада.
Ляля тоже зарделась, захихикала, пошепталась с тетей Аней. Та сказала «ща-а-ас прям» и поджала губы.
– Живую кровь? – с прищуром глядя на бухгалтера, переспросил дядя Серя. – Ты не видел, керя, живой крови? А если святым кулаком да по окаянной шее?! – Он стал закатывать левый рукав рубахи. Я видел дядю Серю в бане, и мне показалось, что из его рукава сейчас начнут сыпаться дробью шрамы, пулевые отметины, веснушки и родинки.
Володя, однако, не дрогнул, а сказал:
– По горбу, будьте любезны! Это не заразно!
– Но это же фокус, Серя! Рано ты развоевался! Я хотела еще бутылочку достать – теперь баста! – нахмурилась моя мама. – Все трофейные блюда перебьете, а я – отвечай!
– Я им перебью… – спокойно пригрозил отец.
– В том и фокус… – засмеялся дядя Серя. И все засмеялись. – Кто первый? – и рубанул себя столовым ножиком по предплечью руки. Все перестали смеяться. Но крови не было.
– Ох-х! – сказала Маша и снова спряталась за гвардейский подарок.
– Эх-х! – сказала тетя Ира, послюнила языком палец и потерла им белую отметину на руке мужа.
– Кто тут ножи точит, Ивановна? – спросил дядя Серя у моей мамы. – Гони в шею!.. Но шампанское будет моим!
– Ш-ш-ш… – шумно втянул носом печное тепло бухгалтер. – Штурман, рулите! Вы же хотите шампанское для мамуси Муси? – и выдохнул, как оперный тенор.
– Кто не гискует, тот не пьет шампанского! – ответил начснаб. Он возбужденно теребил шерсть, которая торчала из него по всем видимым полоскам тела. – Я не гискую, но гискну! – он царапнул указательным пальцем старый бритвенный порез на подбородке, но короста отпала тихо и бескровно, как осенний лист. – Дикость! – сказал он, глядя на свой белый палец. – Зачем?
– Фу т-ты! – передернула плечами тетя Аня и нажала на пуговки гармони. – Маша, деточка, родная, сыграй на скрипке!
– Сто-о-оп! – остановил самодеятельность кавалер Сигутенко. – Живая кровь… живая кровь… Это в переносном смысле, да, Володя?
– М-м-м… – помычал Володя, обживающийся в центре внимания. – Не сказать, что в переносном. Нет, нужно показать свою настоящую живую кровь.
– Свою? Дак, может, Васю Чахотку позвать? – сказал дед Клюкин.
– Ой! – сказала Маша. – Лучше уж Тому-трахому!
Повисла туго натянутая пауза. Как тент. Как бинт.
Как кант. Как Ницше.
– Сдаетесь? – великодушно спросил горбун. – И шампанское пьем вместе!
– Сдаемся-а-а! – радостно, как победители, воскликнули компанейцы.
– Кто это сдаетесь? Мы – сдаетесь? – вяло вскинулся дядя Серя, которого никто не боялся. – Интеллиго на ляжках! Щас вот этим саксонским блюдом – да по башке!
Володя обнажил наручные часы «Победа».
– Засекаю минуту! Время пошло!
– Новый год, что ли, туды-т твою в растопырку! Куранты будем бить! – совсем смирился дядя Серя и почти что задремал.
Он едва не угадал. По истечении минуты бухгалтер строго посмотрел на лампочку Ильича, встал на табуретку, на которой сидел. Он сложил ладони чашей.
– Ё-ка-лэ-мэ-нэ! – изумленно сказала Маша, прекратив кормить меня вкусным волшебным шоколадом. – Что это он делает?
– Во, желтый дом! – проснулся дядя Серя. – Заучимшись! Обсчитамшись! Ты бы, керя, на стенку лез, а не на стол!
– Понял, когда пронял! – догадался дедушко Клюкин. – Он будет со стула диклумбировать стихи! Потом мужики почнут его бить – вот она те и жива кров! – и хряпнул стопочку при отвлеченном внимании компанейцев. – У нас все по графику!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81