И у нас после аванса и получки, дважды в месяц, собирались взрослые люди, чтобы играть. Они играли, смешно сказать, в лото или в известные всем головоломки, а поскольку таковых оказалось немного, то в компанию старались заполучить новенького, который не знает, как сделать, например, пятиконечную звезду из пяти спичек? А нужно надломить каждую пополам, плеснуть воды на зеркало и на его глади состыковать влажные основания углов. Или загадка: человека посадили в тюремную камеру, и ел он только хлеб сухой. Когда его освободили, то из камеры вынесли мешок рыбьих костей. Откуда кости? Оказывается, несчастный варнак ел хлеб-то с ухой. Или произносилась такая заковыка: когда на поле он пришел, поля кипели соловьями. Вопрос: кто пришел? Оказывается, пришел Наполеон, а поляки – те и пели соловьями. Ухохочешься над нашим салоном. Однажды в крещенский вечер собрались: тетя Аня с гармошкой-полухромкой, юная продавщица из чайной Ляля Наумкина с кавалером ордена Боевого Красного Знамени Сигутенкой, начальник снабжения Роман Захарович Штурман с не работающей никем женой Мусей, супруги Медынцевы и кое-кто из вездесущей публики, как дедушка Клюкин. Сидит как ни в чем не бывало и крутит отменные цигарки с махрой. Позже всех прибился на огонек и один из соискателей руки двоюродной моей сестры-сиротки Маши, бухгалтер Володя. Прихожей у нас не было. Дверь открывалась прямо в обиталище дома. Потому все замерли и стали смотреть на Володю и Машу. Его волосы были гладко зачесаны со лба к затылку и скреплены на том плацдарме гребенкой. Острие носа, как нож, целилось в горло моей бедной румяной сестры – Володя был горбат, бледнолиц и конопат. Длинные пиджачные руки его по локоть были взяты в поручи черных сатиновых нарукавников и заканчивались узкими пальцами.
– Здравствуйте, дорогие товарищи! – сказал этот конопатый воробушек.
– Здраствуй, здраствуй, морда красна… – прогудел кавалер Сигутенко.
– Ой, не гуди под самым ухом, а! – поморщилась Ляля. Она показывала свою власть над орденоносцем. – Ты бы лучше бы Пушкина бы почитал!
– Пушкина читать – ума не надо…
– Здравствуйте, Мария Васильевна… – продолжал соискатель.
– Здра-а-а-вствуйте! – улыбнулась нарядная сиротка, глядя на него, как и на всех иных, с добром и лаской.
– Вам! – он протянул Маше грампластинку в пакете с надписью «Апрелевский завод». – Это – «Чардаш» Монти!
Маша молвила:
– Монти? Чардаш? Вот это да-а-а!
«Ей бы, сиротке, главно, в люди выбиться, а тут целый бухгалтер…», «Да еще и, главно, не запойный! В «москвичке» «Москвичка» – фасон мужского полупальто, модного в середине пятидесятых годов XX в. в холодных областях СССР.

, в костюмчике…», «В галошах, главно!», «…Ест, главно, немного…» – ехидно говорили о Володе мама с товарками, когда лепили пельмени. Красивой Маше было едва ли не шестнадцать лет, она училась играть на скрипке, потому что училась в китаевском музпедтехникуме. Отец ее умер от тяжелой контузии в новосибирском эвакогоспитале, а маму – тетю Аграфену – убило молнией, когда она шла с покоса и держала косу-литовку на плече. «Коса молонью-то и притянула…» – объяснял знающий дед Клюкин. А Маша стала жить у нас и притянула бухгалтера. Молоньи поблескивали в его рыжих, похожих на клопиков, глазах, когда он нет-нет да и глянет на нее с огненным вожделением.
– Сегодня я покажу вам живую кровь! – пообещал он Маше.
– Не на-а-а-до, – взмолилась Маша. – Я боюсь крови…
– Это совсем не то, что вы думаете!.. – Володя ловко скинул галоши, став еще приземистей.
– Нет, сначала пельмешки – потом кровь! Сперва пельмешки с уску… суксу… тьфу ты! – остановилась около мама с блюдом пельменей на руках. Это блюдо из мейсенского фарфора принесли с собой Медынцевы.
– С уксусом! – подсказал Володя и бесшумной тенью проскользнул к столу и выставил невесть откуда чарующей красоты темно-зеленую с золотыми позументами на черном бутылку советского шампанского. Все так и обмерли.
– Сухое? – в наступившей тишине спросил дядя Серя Медынцев.
– Сухое! – потер ладони, как муха лапки, Володя. Казалось мне, что с лапок на скатерть сыплется жемчужная, перламутровая пыльца, так все было сказочно и блестяще.
– Подделка… – ревниво сказал дядя Серя, взял снаряд в свои артиллерийские руки и поднес к лампе Ильича, зависшей над столом. – Театральная гаубица!
За столом уже сидели все гласные и негласные члены компании. И все они, привыкшие к вечерним играм, следили за артиллерийскими руками, словно ожидали нового аттракциона. Я сидел у печки и делал вид, что учу уроки. «Настоящий праздник! – думал я. – Впервые за восемь с лешим лет жизни!»
– Настоящее. Брют! – возразил Володя.
– Врют, говоришь? Согласен! Врют! – сказал дядя Серя. – Так себе – разок резануть по утряне! – Но продолжал изучение. – «Московский завод… шипучих и шампанских вин…»
Тетя Ира курила, она оглядывала собрание с ободряющей улыбкой: смотрите на меня – и не переживайте. Но не замедлила сказать мужу:
– Поставь на место…
– Кого, тебя? Сейчас! – уточнил дядя Серя, но поставил сосуд с приговором: – Действительно, сухое!
Все перевели дыханье и зашумели.
– Это женщинам, женщинам! – щебетала тетя Аня, мать Светы. – Насыпайте, раз уж сухое!
– Кто откроет шампанскую? – звучал текучий голос тети Ляли с жеманными порожками. – Артиллеристы или полковая разведка? Штурман, рулите!
– И – эх! – выдохнула из грудных мехов тетя Аня и развела малиновые мехи полухромки.
– …полным-полна моя коро-о-обушка! Есть…
– Есть! – козырнул мой батя. – Есть пехота! И не хуже! – он выставил из-под стола водку за двадцать один двадцать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81