Местность, прекрасная
печальной, тихой и нежной красотой, ничуть и ничем не могла напомнить
грозные горы до неба, увенчанные снеговыми шапками, и бездонные пропасти
Альп с их кипучими стремнинами.
А в ушах Александра стоял шум и звон. Слышался ропот оробевших воинов
Ганнибала перед вступлением в горы Альпийские, рев горных потоков,
нестройный гам обозов и боевые крики...
Александру чудилось, что ночью была явь, а теперь он видит сон.
Мальчик снова сжал бока коня коленками и хлестнул нагайкой. Жеребчик
взвился и помчался с бугра по жнивью вниз. Холм кончился крутым и высоким
обрывом. Внизу внезапно блеснула светлая вода. Александр не держал коня.
На краю обрыва Шермак, давно привычный к повадкам седока, сел на задние
ноги и поехал вниз. Из-под копыт его катилась галька, передние ноги
зарывались в желтый песок...
Конь и всадник скатились до самого заплеса, и Шермак остановился.
Ноги коня вязли в мокром илистом песке. Шермак переступал ногами,
выдергивая их из песка со звуком, похожим на откупоривание бутылки.
Александр взглянул вверх. Круча такова, что он не мог бы вывести коня
обратно и на поводу. Шермак храпел, устав выдергивать ноги из ила. Ничего
не оставалось иного, как переплыть реку, хотя можно было простудить
разгоряченного коня. На той стороне берег сходил к реке отлогим лугом.
Седок понукнул коня. Конь охотно ступил в воду, погрузился и поплыл. Ноги
Александра по бедра ушли в воду. Александр скинулся с коня и поплыл рядом,
держась за гриву...
Конь вынес Александра на лужайку и стал, ожидая, что еще придумает
его быстронравный седок. Александр промок совершенно. Ему следовало бы
раздеться, развесить мокрое платье по кустам, чтобы обсушиться, — солнце
уже ласково пригревало. Александр так бы и поступил, но конь вдруг
закашлял: мальчик испугался, что Шермак простудится от внезапного купания
и захворает горячкой. Надо было его согреть. Не думая более о себе,
Александр вскочил снова на коня, погнал его в гору и потом по знакомой
лесной дороге к паромной переправе, чтобы вернуться домой. Конь скоро
согрелся на бегу, но зато, по мере того как высыхала от ветра одежда
Александра, сам всадник коченел: руки его костенели, ноги в коленях
сводило судорогой... Боясь свалиться, Александр все погонял коня, и они
достигли переправы в ту самую минуту, когда нагруженный возами с сеном
паром готовился отчалить. Александр спешился и ввел коня на паром.
— Эна! — сказал старый паромщик. — Да это, никак, Василия Ивановича
сынок! За почтой, что ли, скакал? Чего иззяб-то? Ляг, возьми тулуп,
накройся...
Александр лег меж возов, и старик укутал его с головой овчинным
тулупом. Переправа длилась короткое время, но все же Александр успел
согреться и заснуть. Насилу его добудился паромщик:
— Пора домой, боярин!
Александр изумился, пробудясь. Солнце стояло уже высоко и сильно
грело. По лугу ходил, пощипывая траву, конь. Паром праздно стоял на
причале у мостков.
— Долго ли я спал? — спросил Александр.
— Да отмахал порядком. Гляди, скоро полдни, — ответил паромщик. —
Поди, тебя дома хватились: не пропал ли, думает боярыня, сынок?
Александр наскоро поблагодарил старика, вскочил на коня и погнал его
домой.
Шермак, отдохнув, шел машистой рысью. Приблизилась родная деревня, а
за ней в долине — родительский дом Александра, построенный еще в дедовские
времена. Тогда дворяне еще редко возводили каменные дворцы на верхах
холмов, не украшали их колоннами и бельведерами*, а укрывали свои усадьбы
от зимних вьюг и морозов в долах. Зато убогая, серая деревня Суворовых
стояла выше усадьбы, открытая всем непогодам. Из-под нахлобученных шапками
соломенных крыш угрюмо и устало смотрели тусклые оконца.
_______________
* Б е л ь в е д е р — теремок, вышка над домом.
Да и усадьба не пышна. Она состояла из нескольких связей — срубов,
соединенных под высоким шатром общей крыши из драни, кое-где поросшей
зеленым мхом. Покрашены только ставни, столбики и балясины барского
крыльца да ворота под широкой тесовой крышей и с резными вычурными
вереями.
Миновав ригу, Александр удивился, что там не молотят. Неужто и в
самом деле полдни?
Въезжая в усадьбу, Александр посреди двора увидел выпряженную
повозку. Чужие кони хрустали овес, встряхивая подвешенными к мордам
торбами. Меж домом, кладовой и приспешной избой сновали дворовые, одетые в
парадные кафтаны. «Кто-то приехал», — догадался Александр.
— Вот ужо тебе батюшка боярин пропишет ижицу! — пригрозил Александру
Мироныч, принимая от него поводья. — Солеными розгами выпорет!
Не слушая дядьку, Александр бросился на крыльцо, надеясь незаметно
проскочить сенями в свою светелку. Мать стояла в дверях, расставив руки.
Напрасно Александр хотел юркнуть мимо нее: она поймала его, словно курицу.
От матери пахло листовым табаком и камфарой, потому что она
нарядилась: надетое на ней круглое, на обручах, шелковое зеленое с отливом
платье лежало обычно в большом сундуке, где от моли все предохранялось
табаком и камфарой. И если со звоном на весь дом в замке этого сундука
повертывался огромный ключ, то все уже знали, что в доме произошло нечто
важное: или приехал знатный гость, или будет семейное торжество, или
получили необычайное известие из Санкт-Петербурга, или боярыня собралась,
что редко бывало, в гости к богатому соседу, почти родне, — боярину
Головину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18