Одно _умное_ или _жестокое_ (Островский) слово меня приводит в озлобление, и я сам начинаю говорить жестокие слова: "_Пистолет. Кавказ_". Так, например, из писем и писаний Тургенева я вижу, что он теперь выдумал умное слово _свобода_, связывая его с знанием, то есть наукой. Очевидно, что он раз приискал такое слово, но не сообразит, что это понятия двух разнородных, не имеющих ничего общего, порядков. То, что я хочу сказать, я еще и сам хорошо не обдумал, а только чувствую, что тут нет противоречия. Свободы приобрести нельзя, а можно с ней родиться. Дуб свободен, плющ не свободен, ему нужна чужая подпорка, и тут ничем не поможешь - он плющ. Еврипид, несмотря на божественное могущество гения, несвободен, в нем прет вся Греция, с которой он управиться не может, да и в голову ему это не приходит, как листу, уносимому потоком плыть к истоку. _Шиллер_, величайший певец свободы, не свободен - в нем прет немец и вся история, в Гете прет тот же немец, но на этом немце, с его наукой и историей, едет Гете, потому-то немцы и кричат, что он предатель и эгоист. Только слабоумные люди видят в науке колдовство, а в жизни простоту и тривиальную будничность, тогда как это совсем наоборот. Как бы высоко ни забралась математика, астрономия, это все дело рук человеческих - и всякий может шаг за шагом туда взлезть, проглядеть все до нитки, а в жизни ничего не увидишь - хоть умри - тут-то тайна-то и есть. <...> Я могу признавать пользу и интерес статистических данных. Но когда меня хотят оседлать таким силлогизмом: статистика - цифры, цифры непогрешимы - ergo статистика точная наука, - я говорю - э-ге! вон куда метнул! Я сую всю пищу без разбора в один желудок, который варит и отделяет, стало быть, кровь и желчь, кость и сало, все равно, хотя по удельному весу, по субстанциям это небо и земля. Во все живые явления, выражаемые статистическими цифрами, ежесекундно вторгается океан саморазличнейших исчислимых жизней, что говорить о цифрах, выражающих данные статистики, все равно, что о носах, будь это чукотский, птичий нос или нос корабля или чайника. Словом, владеть своим я по отношению к лошади, человеку, грамматике, физике, танцам - значит быть свободным, а выдумать какое-нибудь новое слово вроде _учиться, чтобы быть свободным_, и носиться с ним, припевая: "Акей аб! акей ось!" - значит старый романс:

Тебя забыть, искать _свободы_!
Но цепи я рожден носить...
Вот почему Ваша интеллектуальная свобода так мне дорога и так бесит и волнует всех почти без исключения. Зашла речь у Черкасских об второй части эпилога, и все стали меня бить, зачем я это написал {1}. Я попробовал защищаться, но увидал, что это глупо.
Около меня сидел Ив. Аксаков, он еще не читал. "Жаль, - сказал я, - я бы послушал, что Вы скажете". - "Я уверен, что найду непременно много блестящих и верных мыслей". Я крепко пожал ему руку, сказав, это ему приятно будет услыхать. Но для других это "_Иудин соблазн, если нам не безумие_". И иначе быть не может. Как же можно, в самом деле, трогать руками книжки и науки. Если б это было можно, то это бы значило и доказывало, что мы знаем науки, как знаем свои отличные носовые платки, которые мы и любим и трогаем. Ведь это хорошо колодезнику сесть верхом на перекладину и с лопатой опускаться на дно работать, а мы должны подойти, взглянуть и крикнуть, - ах, какая неизмеримая, страшная, таинственная глубина. Если ты, тетенька, осмелилась когда-нибудь подумать подойти к колодцу- то я тата скажу, и тогда век не забудешь. Попробуй - как колодезник, который только сейчас расчищал на дне ключи, сказать, что там нет ничего таинственного, чего бы не было и здесь, на поверхности, - они его сочтут или за тупого человека, или за фарсера {шутника, балагура (от фр. farceur).}. <...> У Вас руки мастера, пальцы, которые чувствуют, что тут надо надавить, потому что в искусстве это выйдет лучше, - а это само собой всплывет. Это чувство осязания, которого обсуждать отвлеченно нельзя. На следы этих пальцев можно указать на созданной фигуре, и то нужен глаз да глаз. Не стану распространяться о тех критиках по поводу шестой части: "Как это грубо, цинично, неблаговоспитанно и т. д.". Приходилось и это слышать. Это не более, как рабство перед книжками. Такого конца в книжках нет - ну, стало быть, никуда не годится, потому что _свобода_ требует, чтобы книжки были все похожи и толковали на разных языках одно и то же. "А то книжка - и не похожа - на что же это похоже?" Так как то, что в этом случае кричат дураки, не ими найдено, а художниками, то в этом крике доля правды. Если бы Вы, подобно всей древности, подобно Шекспиру, Шиллеру, Гете и Пушкину, были певцом героев, Вы бы не должны сметь класть их спать с детьми. Орест, Електра, Гамлет, Офелия, даже Герман и Доротея существуют как герои, и мне возиться с детьми невозможно, как невозможно Клеопатре в день пиршества кормить грудью ребенка. Но Вы вырабатывали перед нами будничную изнанку жизни, беспрестанно указывая на органический рост на ней блестящей чешуи героического. На этом основании, на основании правды и полного гражданского права этой будничной жизни, Вы обязаны были продолжать указывать на нее до конца, независимо от того, что эта жизнь дошла до конца героического Knalleffekt {шумный успех (нем).}. Эта лишне пройденная дорожка вытекает прямо из того, что Вы с начала пути пошли на гору не по правому обычному ущелью, а по левому. Не этот неизбежный конец нововведения, а нововведение самая задача. Признавая прекрасным и плодотворным замысел, необходимо признать и его следствие. Но тут является художественное _но_. Вы пишете подкладку вместо лица, Вы перевернули содержание. Вы вольный художник, и Вы вполне правы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94