И. И. ВВЕДЕНСКОМУ

1

<Между 17 и 24 ноября 1840 г.>

Ты! то есть чудак!
Наделал ты дела! Представь, что я был в больнице. Вдруг ночью к Григорьевым в Дом {1} стучится почтальон и кричит, где тут Генерал Фет. Григорьевы раскрывают твое письмо, не зная, от кого оно, и читают эту путаницу, которой ты и меня сначала довольно напугал. Я думал, что уж свет рушится и проч. Ну да это к черту. В тюрьме письмом ты меня, разумеется, обрадовал. Итак, я с помощью Аллы помещаю в "Библиотеке" и "Сыне отечества" {2}. Посылаю стихов столько, что их хватит на два журнала {3}. Напиши мне немедля, как их примут г-да Губер и Сеньковский. Разумеется, это мне знать необходимо. Надеюсь, что на этот раз стихи написаны лизибельно и хотя в два столбца некоторые, но ты не будешь читать их задом наперед. Разумеется, что там, где римская цифра, там и начало стихотворения и до следующей и проч. Ей-ей, терпеть не могу долго писать писем.
За Лирический Пантеон {4} денги я нынче отдал, понеже нахожусь дома, а завтра ложусь в Градскую больницу {5}, где меня намерены угощать холодной водою, я говорю денги отданы и экземпляры надевают у переплетчика сорочки, на следующей недели я непременно пришлю к тебе экземпляр. Каков то будет успех!?? и проч.
Между нами будь сказано я теперь нуждаюсь в деньгах как черт, который впрочем в них не имеет ни малейшей нужды, и если б хоть в генваре редакция соблаговолила прислать сколько нибудь, то крайне бы обязала, сиречь удружила бы. Представь понеже я не мог еще достать Библиотеки за октябрь, то не читал твоих трудов. Что касается до Ифигении {6}, то я еще не знаю, скоро ли примусь за нее, и во всяком случае не иначе пришлю, как переработавши хорошенько. Это труд важный. Что еще писать к тебе <...> Цена моей книги самая умеренная 1 р. серебром. Благодаря бога теперь мечты о литературной деятельности проникли и заняли все мое существо, иначе бы мне пришло худо. Душа в разладе, потому что обстоятельства грязны до омерзения. Готов трудиться для Ваших двух журналов сколько сил хватит, но, право, нахожусь в худом положении и в долгу как в шелку. Только один Аллах, которому препоручаю твою башку, может мне помочь. Прости до следующей недели. А ты, чудак, не ленись и пиши, то есть пиши, если понимаешь меня, т. е. пиши ко мне, пиши и непременно пиши теперь, принял в разум, ну так пиши.

Фёт.

2

22 декабря <1840 г.>

Иринарх!
Досадно, ужасно досадно, что я не могу поговорить с тобою на словах. У меня, когда я сажусь писать к тебе, бывает такой прилив самых ярких мыслей, самых теплых чувств, что эти волны необходимо перемешиваются, дробятся о неуклюжие камни моего прозаического красноречия, и осыпают бумагу серым песком гадкого почерка. Многое, многое мог бы я тебе сказать, и эти слова, как говорит Мицкевич:

"Пока они в слух твой и в сердце твое проникают
На воздухе стынут, в устах у меня застывают" .

Кстати, я чрезвычайно удачно перевел на днях, подивись, из Мицкевича одну пьеску, которую, со временем, перешлю к тебе, но теперь в редакции и без того уже много моей всячины. Apropo {Кстати (фр.).}, чудаки вы в Петербурге. Нимфы {2} одно из лучших моих произведений. Я пишу к тебе, с той же consequents {вывод, следствие (фр.).}-ей, - с которой какой-то бывший твой профессор читал о нравственном предназначении человека и сводил на железные дороги и муравьиные яйца. Право все от того, что хочется много говорить. Ты называешь мои письма досадными и неточными. Для меня смешно, любезный друг, что ты воображаешь, будто бы больной человек, _испивающий горькую_, т. е. холодную воду, может и должен знать Белярских {3} и проч., которые едва ли подозревают мое существование. Всеславин {4} бывает у меня. Он поражен был, что ты пишешь по-польски, как поляк. А что он не пишет, так на это одна причина - лень, преследующая всю молодежь на свете. Это мы только с тобой труженики - а для чего????? Да так!! Нет, друг, поверь, что я люблю, обожаю мои поэтические труды - это высшее наслаждение для меня по крайней мере. Прошу тебя - смотри сам за собою - помилуй - да ты должен со временем быть счастлив - только умей - в том-то и вся штука. Но в прочем и проч. Поговорим о деле. Ты прислал мне Эйленшлегера {5} стихи для перевода, я и радовался, и сердился, и переводил, и - дело в том - вчера я получил твое письмо и стихи, а нынче стихи готовы. На почте ты их получишь с другою тетрадью.
Слушай, колыбельная песнь, кажется, удалась, что касается до отрывка из Баллады, то прочти его, Покажи Губеру, если хочешь, и, если одобрят, тогда и помести в статье, а иначе и проч. Да главное дело ни под каким видом не разбирай Лирич. Пантеона как причинения Фета, а просто А. Ф., равно как и эти стихи пусть переводит А. Ф., а не Фет. Слышишь, не упрямся, зачем вредить себе необдуманно. Разумеется, я жду генварьской книжки как бога. Там стихи мои, и разбор Пантеона {6}. Еще прозба. Лежа в больнице, пришло мне в голову написать Водвиль {7}. Вот я и написал, да и шлю его к тебе. А ты отдай его не медля нимало в театральную цензуру. Разумеется, я не подписал имяни и если спросят, то напиши - сочинил _Сквозник-Мухановский_, да и все тут. Я надеюсь рублишек 200 слупить со Щепкина, он нуждается к бенефису, так если хочешь мне угодить, вороти мне его поскорей. Если куплеты похабные не пропустят - то я на особом листе шлю тут же ????? {псевдо (греч.).} куплеты, которые ты в случае духовной смерти первых, законных, усынови на тех же местах, котор<ые> будут показаны в приложенном листке. А что далее вычеркнет кровожадная цензура, то пусть пропадет. Только во всяком случае как можно поторопись прислать его retro {обратно (лат.).}. Перо вовсе отказалось писать, а следовательно, и я тоже, прощай до следующ<его> письма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94