С каждым укусом, с каждым рывком челюстей, каждым взмахом и ударом я видел, как мои умершие дети строго смотрят на меня.
И я шептал им, а вовсе не этим двуногим: «Вот, смотрите. Это все для вас. Теперь вы можете быть спокойны, теперь ваш отец наконец-то сделал то, что давно было пора сделать. Дети мои – я приношу вам жертву, щедро сдобренную кровью». Я шептал и мне становилось легче. Теперь злобные зубы демонов в моей голове, ежесекундно грызшие меня, прекратили свою изощренную пытку.
С каждой смертью, с каждым их предсмертным вздохом, я становился сильнее. Восхитительное спокойствие, подобно теплой волне, поднималось во мне всё выше и выше. Я чувствовал себя исполняющим чужую справедливую волю послушным существом, не отдающим себе отчета в том, что такое зло и что такое добро, что есть свет и тьма, жизнь и смерть. Иногда я как будто бы смотрел на себя со стороны: «Неужели это я, это я вот сейчас ударил чужака, неужели это мои когти наносят эти рваные брызжущие кровью раны, неужели в мой язык ощущает металлический вкус и тепло чужой крови?», думал я и с некоторым удивлением отвечал, сам себе: «Да, это я».
Опьянение битвой – страшная вещь. Она подобна укусу летучей мыши-вампира с южных земель (подобные твари изредка залетают в наши леса, но не живут долго – зимний холод быстро приканчивает их). Сначала ты ничего не чувствуешь, затем тебе становится тепло и хорошо, ты становишься ленивым и неповоротливым – так начинает действовать яд в их слюне. Затем – резкая смена ощущений. Из теплой воды ты попадаешь в глубокую ледяную яму. Тебя бьет озноб, лихорадка сотрясает твое тело до самого последнего волоска – сказывается потеря крови.
Также и в бою – ты теряешь рассудок. Враг слаб, его оружие бесполезно против тебя в темноте. Он слеп – ты зряч, он жертва – ты охотник, он крыса – ты волк. Твои удары достигают цели с опьяняющей быстротой и легкостью, ты многократно превосходишь врага по силе. Ты чувствуешь себя всемогущим, нет никого равного тебе, ты – выше всех.
Этот момент наиболее опасен – ты рискуешь потерять бдительность и здравый смысл. К сожалению, в нас, сейрах, слишком много осталось от животных.
От наших предков мы знали, кем мы были до того, как злые боги в нас вложили разум и стремление убивать. Мы были обыкновенными животными, как те же олени или мойли. Хозяева выбрали нас за нашу жестокость и сделали нас своими послушными рабами, но мы не забыли ни кем мы были, ни кем мы стали.
Как бы мы не ненавидели наших создателей, мы, все же, были благодарны им за этот бесценный дар – разум. Мы дорого заплатили за этот подарок – мы гибли в бессмысленных войнах, мы убивали, как лишенные разума бешеные хищники, но мы смогли сберечь в себе ту единственно ценную искру, свойственную любому живому существу – стремление быть свободными. За свободу мы заплатили вдвойне – половина из нас погибла в войне с нашими бывшими создателями, но это казалось нам достойной платой за право жить свободно.
Люди совершили ту же ошибку, что и наши бывшие создатели – они приравняли нас к животным. А мы – не звери, хотя звериного в нас больше, чем разумного.
Этого я боюсь больше всего – что зверь во мне победит. Мне страшно от этого каждый раз, когда я схватываюсь с людьми. Каждый раз я боюсь за свой усталый и исстрадавшийся по мертвым детям разум. Каждый раз моя жажда мести пересиливает слабые голоски, похожие, наверное, на голос моего неродившегося внука. Эти голоса шепчут мне, перекрикивая рев крови: «Остановись, подумай, оставь месть. Может быть, люди ошибаются, принимая тебя за зверя? Может, их агрессия – просто плод невежества и незнания? Может, они не понимали того, что они творят, неся смерть твоему народу?»
К сожалению, эти голоса еще не набрали силу. Я все-таки – зверь, сохраняющий рассудок, балансирующий на грани безумия, лишь усилием воли…

* * *

– Черт меня побери, черт меня побери, – шептал Чак Норман, глядя в бинокль Ригби.
– Ты видишь их, Чак? – спросил Илайджа, рассматривая окрестности в оптический прицел.
– Они там – под деревьями, – буркнул Чак, – я вижу только, как мелькают тени, но это они, клянусь.
– Рация осталась в лагере, – тихо сказал Чед Ригби, – а лагерь в пятнадцати метрах внизу, – он указал на заросли кустарника у подножия холма.
– С таким же успехом можно было сказать, что рация осталась в Башне, – проворчал Норман. – Может, рискнуть и спуститься?
– Не советую, – ответил Ригби, – я даже без бинокля вижу, что в зарослях – волки. Не один десяток волков, если быть точным.
– Дерьмо, дерьмо, дерьмо! – вскричал Чак, ударив кулаком о землю.
– Сколько у тебя патронов, парень? – спросил Ригби.
– Пять в магазине и еще сорок в патронташе, – ответил Илайджа, тщательно пересчитав каждый патрон.
– Чак?
– Примерно столько же, – справившись с дрожью в руках, Чак Норман, аккуратно вложил бинокль в футляр и передал его командиру. – А у тебя, Чед? Теперь ведь можно называть тебя Чед?
– Конечно, можно, – усмехнулся солдат, – какие уж тут теперь церемонии. У меня неполная обойма, еще семь рожков к «М-16» и две гранаты.
– Запасливый у нас командир, – проворчал Норман, окончательно успокоившись, – жаль только, что у тебя нет обратного билета домой на ближайший самолет.
– Извини, Чак, все билеты проданы, полный аншлаг, – Чед указал на мелькнувшее в зарослях черное тело.
– Какие будут предложения, помимо того, чтобы застрелиться? – спросил Норман.
– Надо держать оборону на вершине холма, – сказал Илайджа. – Собрать побольше хвороста, разложить вокруг центрального костра и сидеть спина к спине. Может быть, отобьемся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98