Мое влияние никогда не было настолько велико, чтобы я мог помешать заключению мира, даже если бы захотел, да к тому же канцлер ни разу не указал мне конкретной возможности закончить войну. Здесь я скорее говорю просто с точки зрения политической тактики, которая становилась тем важнее, чем более ухудшалось наше положение. Как раз в том случае, если желали прийти к сносному миру путем соглашения с Англией, следовало выказывать по отношению к ней твердую волю к войне и искать сближения с Россией. Такая тактическая точка зрения столь проста и элементарна, что ее держатся все народы, кроме германского. Но немец не относится к жизненно важным для нации вопросам со страстностью, которая позволила бы ему усвоить этот принцип{175}. Последняя надежда заключить с Англией приемлемый мир исчезла тогда, когда мы перешли к прямо противоположной тактике открытых предложений мира. Чтобы доказать свою добрую волю, немец охотно отдает противнику свои козыри в международной игре еще до начала ее в надежде завоевать этим его симпатию. Британское же государственное искусство безошибочно разгадало по нашим мирным предложениям, что наше внутреннее разложение прогрессирует. Природный инстинкт должен был удержать нас от того, чтобы, нанося одной рукой удар противнику, другой ласкать его. Но именно так поступали мы, чтобы «не раздражать» главного противника. Тот, кто знает англичан, понимает, что лишь твердостью и крайней решимостью можно склонить их к приемлемому соглашению. Какой только вполне справедливой критике не подвергали нас ирландцы, индийцы, египтяне и другие угнетенные народы! Они знали по собственному долгому и мучительному опыту, как нужно обращаться с британцами. Они надеялись получить свободу благодаря нам, а теперь им пришлось видеть, как неверная тактика внутренне превратила нас самих в подданных англо-саксов уже тогда, когда наше внешнее могущество было еще непоколебленным.
Когда 4 сентября 1914 года все буржуазные партии рейхстага, в то время еще сохранявшие свою солидарность, задумали эффективную демонстрацию против Англии, решив предложить без всякого вмешательства с моей стороны добавление к судостроительной программе, канцлер воспрепятствовал внесению этого предложения. Подобная политика подавления национальной решимости в такой войне являлась болезнетворной.
Когда в первых числах ноября я узнал, что, стремясь закрыть нам вход в Ламанш, англичане установили в открытом Северном море минные заграждения, превратив его в военную зону, и тем самым совершили особенно грубое нарушение морского права, я безуспешно пытался убедить Ягова принять предложенную мною формулу протеста. Министерство иностранных дел выработало совместно с некомпетентным в этом вопросе Генмором другой текст декларации, который, быть может, получил одобрение специалистов по международному праву, но на практике принес больше вреда, чем пользы, поскольку содержавшиеся в нем юридические тонкости возбудили сомнения в нашей решимости строго придерживаться международно-правовых норм. Декларация не оказала никакого действия, ибо в ней отсутствовала оговорка о возможности принятия контрмер.
Все новые и новые явления подтверждали, что было бы лучше выказывать по отношению к Англии твердую волю к борьбе. Потому-то в Англии и дрожали перед возможностью падения канцлера и появления более сильного военного руководства; поэтому-то и поднялись курсы на лондонской бирже, когда я ушел в отставку. С другой стороны, англичане ловко вели дело к тому, чтобы удержать канцлера у кормила правления. С тех пор, как в 1911-1912 годах они получили возможность ознакомиться с его методами, Бетман казался им лучшей гарантией победы. Поэтому широкие германские круги взирали на Бетмана, как на доверенного Европы, и наша демократия, которой слабость и неясность его политики также были необходимы, хотя и по другим причинам, охотно распространяла эту легенду. И вот такой-то человек, который уничтожил престиж Германии и своей дипломатией доставил миру опаснейший материал против нас, оказывался теперь лицом, способным вызвать у англичан снисхождение к нам. Кайзер же считал себя связанным с человеком, пользовавшимся симпатией англичан и немецкой демократии. Таким образом, Бетман остался на своем посту, хотя в течение трех долгих лет войны он ни разу не дал доказательства того, что Англия пойдет на приемлемый мир с ним. Но ведь объявили же англичане, что вина за их непримиримость падает лишь на представителей германских военных сил, а не на Бетмана и что мы заживем хорошо лишь после уничтожения этих сил. Многие добрые немцы серьезно принимали подобные речи за чистую монету.
О том, что газеты типа «Дэйли мэйл» надеялись, что своими похвалами они не дискредитируют его, а, напротив, укрепят его положение, свидетельствует следующая выдержка из статьи «Канцлер и морской разбойник» в номере от 31 августа 1915 года (после нашего отступления в связи с «Эребиком»): Трудно не симпатизировать Бетману в его борьбе с Тирпицем. В прошлом году он являлся канцлером только по названию. Перед ним стояла трудная задача вывести Германию из затруднений, вызванных подлинными руководителями германской политики – командованием армии и флота. Последние ведут свою линию, не считаясь, как всегда, с гражданской точкой зрения. Его обязанность – прибирать за ними. Наконец, он начинает требовать голоса при вынесении политических решений, дипломатические последствия которых падают на него, а не на истинных виновников.
Некоторые наши учреждения принимали подобные высказывания за чистую монету{176}.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161