Но и Гошинским владела глухая ответная ненависть. В поступке Гошинского Вильк видел только желание досадить ему. В общем, хотя выбор книжек Гошинского был именно такой, что его похвалил бы каждый благовоспитанный человек, Вильк в своих письмах к приятелю метал громы и "молнии по этому поводу.
"До сих пор не привезли ни одной польской книжки, - писал он. - Читают французские романы, в которых смысла ни на грош, детективные истории и всякую дребедень. От такого чтения один только вред. Как я был наивен, призывая их на помощь. Мои книги читаю только я да две-три чиновничьи дочки, которые за неимением лучшего влюблены в меня и потому зевают над моими книгами..."
Итак, забот у Вилька с каждым днем прибавлялось. В его суровую, трудовую жизнь радость вносили только уроки у Хлодно. Люци успевала просто на диво: она училась с таким рвением, что на лице у нее часто выступал лихорадочный румянец.
- Люци, Люци! - предостерегала мать. - Ты слишком горячо берешься за дело.
И в этих словах была глубокая правда.
Об истинных отношениях между молодыми людьми догадывался только один Владзь Гошинский. И для него тоже, как сознавался он впоследствии, дело было не только в Люци, но и в оскорбленном самолюбии. Также и он в памятной книге загибал для Вилька лист "жажды крови", по выражению поэта, а по-нашему, если и не крови, то по крайней мере должной сатисфакции. Он только считал, что позволить в отношении Вилька какие-либо недипломатические поступки было бы слишком опасно. Самое имя соперника вызывало в нем невыразимое отвращение. Не лишенный известных филологических наклонностей, Стрончек сказал ему однажды:
- А знаешь, Владзь, что означает имя Вильк Гарбовецкий?
- Что?
- Вильк - значит волк, а Гарбовецкий - это от слова "гарбовать"*. Должно быть, предки его дубили шкуры.
______________
* Дубить шкуру (польск.).
- Ты все дурачишься, Стрончек! - ответил Владзь.
Понял ли он выражение "дубить шкуры" в каком-то другом смысле, а не так, как хотел Стрончек, сказать трудно.
От недипломатических шагов Гошинский тогда еще воздерживался, но дипломатические предпринимал. "Всякий человек должен быть дипломатом. А что до меня, то у меня это в крови", - говорил он.
И свои опасения он решил выложить господину Хлодно, а тот внес интерпелляцию своей супруге.
- Почему ты не велишь мадемуазель Жильбер присутствовать на этих уроках? - спросил он.
- Ах, как недальновидны эти мужчины... Мадемуазель Жильбер?.. Благодарю покорно... Чтобы в моем доме еще начались какие-нибудь романы! Ты, конечно, не понимаешь этого, потому что вообще мало что понимаешь.
- Ma chere, ты уже начинаешь...
- О, учительницы! Конечно, ты не понимаешь, как они романтичны... Роман под моим кровом... О нет, нет!
- А пусть бы они с Вильком и поженились?..
- Мне бы это ничуть не помешало, но люди этого круга считают своим долгом до женитьбы испытывать друг к другу любовь, - что за дурной пример для Люци... Она ведь еще так наивна!..
- Гошинский почему-то косо смотрит на эти уроки.
- Ну что ж, отлично! Добудешь денег, тогда поедем в Варшаву, и Люци там будет брать уроки у лучших учителей...
При упоминании о деньгах господин Хлодно стал продвигаться к дверям.
- Впрочем, - продолжала жена, - с Гошинским успеется всегда. Теперь у меня для Люци другие планы.
- Какие именно?
- Это будет видно. Только достань денег, чтобы можно было приодеть Люци.
Господин Хлодно уже взялся за дверную ручку.
- Посиди все-таки покамест сама на этих уроках, - сказал он.
- Да разве я не сижу? Но ведь не всегда мне это моя мигрень позволяет, иногда у меня нет на это сил, еле жива бываю... Только и умеешь, что советовать... а как дело доходит до денег...
Но господина Хлодно уже не было в комнате.
Как бы там ни было, госпожа Хлодно с того дня стала чаще бывать на уроках, что, очевидно, очень сердило Люци. При матери она держалась с Вильком чрезвычайно холодно и даже с некоторой надменностью. Материнское сердце радовалось достойному своему чаду, но Вильк терзался и с каждым уроком все больше мрачнел.
Заботы наседали на него со всех сторон. С читальней не клеилось. Ее мог бы содержать город; но и с городскими властями отношения были не из лучших. Вильк задел самолюбие и этих кругов. К счастью, его там стеснялись и немного побаивались, - но неприязнь росла.
Однажды, вернувшись от Хлодно, Вильк застал у себя Людвика.
- А, Людвик! - приветствовал он его. - Ну, что там слышно?
- Милостивый государь, я больше не в состоянии терпеть.
- Чего?
- Читальни. Как хотите, а я больше не могу вам помогать.
- Почему? Что это значит?
- А то, что мне проходу не дают.
- Кто?
- Обзывают книгочеем, ученым, - жалобно причитал Людвик.
- А ты бы высмеял их, Людвик.
- Это они надо мной смеются.
- Не обращай внимания на дураков.
- Голову туг потеряешь! Кому верить? Они говорят, что это я дурак.
- А ты сам, Людвик, как думаешь?
- И среди шляхты я потерял репутацию.
- Это все пустяки!
- Обрадовался я, когда узнал, что и Гошинские устраивают читальню. Ну, думаю, это, верно, дело хорошее, если и такие люди за него берутся. А тут Стрончек поймал меня у костела и перед целым светом опозорил. "Ты, Людвись, говорит, дураком был и дураком останешься. Ты в это дело лучше не впутывайся. И Вильк, говорит, вылетит из этих мест, и ты с ним вместе вылетишь, а если и останешься, ни один порядочный человек тебе руки не подаст".
- Вот что, Людвик, - возразил Вильк. - Стрончек негодяй, а Гошинские привозят французские книжки, чтобы отравлять умы людей. Что же это за люди? - скажешь ты. Хорошие люди? Ломаного гроша не стоят! Но я управлюсь и со Стрончеком и с ними, а если потребуется, то и палку в руки взять не побрезгаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16