Мы прогуливались по парку и разговаривали исключительно о войне. Я рассказал старшему лейтенанту о только что прослушанном докладе на курсах и поделился своими впечатлениями.
- Я вижу, вы неплохо переварили этот доклад, - с издевкой заметил офицер.
- Нам сказали, что в 1942 году война закончится.
- Это официальная версия. В действительности же все выглядит совсем иначе. В прошлом году в начале декабря я был под Москвой и все испытал на собственной шкуре. В середине декабря у меня не стало руки. А за несколько дней до этого я был свидетелем панического бегства. Вчера я получил письмо от знакомого лейтенанта. После моего ранения он принял командование ротой. Так вот он пишет, что из сотни солдат третья часть погибла, а остальные или ранены, или больны. Фронт же сейчас проходит на двести километров западнее, чем это было к началу контрнаступления. Об остальном вам и самому нетрудно догадаться.
- Об этом наш докладчик ничего не сказал.
Разговор с одноруким старшим лейтенантом не выходил у меня из головы и когда я проводил свое последнее воскресенье в Мюнхене. Уже тогда я понял, что радио и пресса попросту умалчивают о тяжелом положении наших войск.
В Аугсбурге, встретившись со своим младшим братом, служившим в войсках связи, я не стал говорить ему о своих сомнениях.
Первый день нашего перехода подходил к концу. Вечерело. Часовые торопили: «Давай!.. Давай!.. Быстро!.. Быстро!..»
Колонна наша сильно растянулась, не менее чем на километр. Я шел примерно в середине колонны. Каждый тащился как мог.
Скоро в полумраке показались какие-то домики. Колонна остановилась.
Красноармейцы разделили нас на небольшие группы. Наша группа разместилась на ночевку в школе. Полевые кухни подвезли горячий чай, но многим было не до чая. Повалившись на пол, они сразу же уснули.
Я тоже смертельно устал, но заснул не сразу: мешали крики и стоны пятидесяти пленных. Шуму было больше, чем в вагоне.
Но сон постепенно одолел и меня. Сколько я проспал, не знаю, только проснулся оттого, что кто-то тормошил меня.
- Ну успокойтесь же, пожалуйста!
- Что тут случилось? - спросил я, вглядываясь в темноту.
- Вы кричали и бились во сне. Наверное, приснилось что-то страшное. Вот и разбудили меня своими криками.
Да, сон мне приснился действительно страшный: гетто в польском городе.
… По дороге, километрах эдак в пятнадцати от Буга, наша санрота проезжала мимо территории, огороженной колючей проволокой. Там содержались старики, женщины и дети в длинных оборванных одеждах. На худых детских лицах горели черные глазенки. У всех была нашита желтая шестиконечная звезда: евреи.
И тут произошло совершенно неожиданное. Бледные и исхудалые люди бросились нам навстречу. Они разрывали проволоку, перелезали через нее. Еще несколько мгновений - и передние были уже на дороге, по которой ехали наши машины.
- Дайте газ! - приказал я водителю.
Но было уже поздно. Машину мгновенно окружило плотное кольцо людей - мужчины, женщины, дети. Глаза их горели ненавистью. Чьи-то тощие, как у скелета, руки распахнули дверцу машины.
- Что вам нужно? - испуганно завопил я. - Я ничего не знаю.
- Знаешь! - крикнул мне один из евреев. - И будешь отвечать за это!
Худые костлявые пальцы схватили меня за плечо…
***
Я проснулся. Мельцер уложил меня на пол.
Знал ли я обо всех преступлениях, которые фашисты совершали над евреями?
О том, что я увидел в Польше, я действительно ничего не знал. Но было еще и кое-что другое - «кристальная ночь» в ноябре 1938 года.
… Ничего не подозревая, шел я в ту ночь к себе на работу. По дороге увидел разбитые витрины в лавках. Лавочки были разграблены. Недалеко от них возились офицеры СА. Услышав ругань и выкрики «проклятый жид», я понял, что все это значит. Я рассказал об этом своим друзьям, но они только боязливо пожали плечами.
Бесчеловечное обращение с польскими евреями испугало меня. Я понимал, что добиваться величия Германии нужно отнюдь не таким путем…
Так что на моем жизненном пути, в период с 1933 по 1943 год, меня не раз предупреждал «красный сигнал», не раз он как бы говорил мне: «Стой!» Однако он настораживал меня лишь на мгновение, а потом я продолжал идти тем же путем, который казался мне удобным. В этом была моя моральная ошибка. И теперь я должен был нести за это ответственность…
***
- Как вы думаете, куда нас ведут? - спросил меня Мельцер утром.
- В какой-нибудь лагерь, где мы будет работать, - ответил я. - Надо полагать, легко нам там не будет, но это гораздо лучше, чем восстанавливать Сталинград. Когда мы были в Красноармейске, разнесся слух, будто оставшиеся в живых солдаты и офицеры 6-й армии должны будут полностью восстановить в Сталинграде разрушенные нами заводы, жилые дома, театры, магазины - короче говоря, весь город!
- Это была бы пожизненная каторга, - заметил старший лейтенант Мельцер. - Что же мы будем делать восточнее Казани? Там ведь не было фронта?
- Наверное, русские хотят пустить здесь заводы, эвакуированные из западных районов. Так что работы нам хватит.
Наша пропаганда всегда кричала о том, что всех пленных ждет выстрел в спину. Еще находясь в котле, я не верил этому. А вот в то, что победители заставят нас как следует работать, я верил. Я даже сомневался, что мы когда-нибудь попадем на родину. Ведь война унесла у русских миллионы людей, а десятки больших городов лежали в развалинах, как и Сталинград. И если нас, военнопленных, заставят все восстанавливать, это будет нелегко и долго.
… По меньшей мере пятьдесят процентов всего продовольствия немецкие войска получали из России. Этого требовал приказ по вермахту, а это означало, что у населения реквизировались скот, овощи, картофель, мука, масло и прочее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115