Он орал до тех пор, пока вы не слушались. Вы... – Она запнулась.
– Да?
– Вы чуть не плакали.
– Я что-нибудь говорил?
– О мертвой женщине. Будто она убила себя потому, что вы ее выселили. Это правда?
– Нет. Ее выселили из дома, где я работаю уборщиком.
– О, – прошептала она и снова посмотрела на мою грудь.
Мне было приятно ее внимание, и я не стал натягивать на себя одеяло.
– Хаим здесь?
– Я только что отвезла его в церковь. Он сказал, чтобы вы пришли попозже, если сможете.
– Это ваша комната? – спросил я.
– Да. Но мне больше нравится в комнате на чердаке. Там есть кровать, обожаю читать, лежа на ней. Особенно весной и осенью, когда не слишком жарко и не слишком холодно. Папа спал на кушетке, – добавила она. – Он иногда здесь ночует.
– О, – глубокомысленно изрек я, отчасти потому, что не нашел сказать ничего лучшего, а отчасти из-за головной боли.
Ширли внимательно смотрела на меня и наконец сказала:
– Я никогда не видела грудь мужчины, то есть я не видела такую, как у вас.
– Она коричневая, душенька, вот и вся разница.
– Я не об этом, я имею в виду волосы, их у вас не так уж много, но они такие курчавые и...
В эту минуту задребезжал дверной звонок. Три коротких звонка прозвучали словно из иного мира. Лицо Ширли залил яркий румянец, и она направилась к двери. Я видел, она встревожена. Так же, как и я.
Когда она вышла, я оглядел комнату. Вся мебель ручной работы из желтовато-коричневого дерева, породу которого я не смог определить. Ни одной плоской поверхности, все округло и изогнуто, от бюро с зеркалом до комода. На полу белый ковер. Несколько мягких стульев. Миленькая девичья комната, идеально подходящая для моего послепохмельного состояния.
Спустя некоторое время до меня донеслись мужские голоса. Я подошел к окну и увидел Ширли. Она стояла за проволочной изгородью перед ухоженным двориком и разговаривала с двумя мужчинами в темных костюмах и шляпах с узкими полями. Мне подумалось тогда, эти двое, похоже, вместе отправились в магазин купить себе совершенно одинаковые костюмы.
Ширли разозлилась и выкрикнула что-то, чего я не разобрал. В конце концов она направилась к дому, то и дело оборачиваясь, желая убедиться, что они уехали. А они не сводили с нее пристального взгляда, как дозорные волчьей стаи.
Наблюдая за происходящим на улице, я натягивал брюки. Услышав стук захлопнувшейся двери, хотел встретить девушку и спросить, что случилось. Но меня заинтересовали эти двойняшки. Они не торопясь перешли улицу и уселись в «бьюик»-седан темно-синего или черного цвета. Но не собирались уезжать, сидели в машине и следили за домом.
– Вы встали? – спросила Ширли с порога. Она снова улыбалась.
Я отвернулся от окна и сказал:
– Вы живете в приятном окружении. Голливуд?
– Почти что. – Она улыбнулась. – Мы живет возле Ла-Бреа и Мельроз.
– Это далеко от того места, где вы меня подобрали.
Ширли засмеялась чуть громче, чем надо, и вошла в комнату. Она села на стул, обитый плюшем, а я опустился на матрас, чтобы составить ей компанию.
– А та женщина действительно умерла?
– Она жила в доме, где я убираюсь. У нее не было денег платить за квартиру, и она покончила с собой.
– Вы это видели?
– Да. Но запомнил только кровь, капающую с ее ступни.
– Мой папа видел такое. – В ее глазах был странный свет. Взгляд не тревожный, как у Хаима, но опустошенный. – Многие евреи, – продолжала она, будто читая молитву, которую произносит перед сном всю жизнь. – Матери и сыновья.
– Да, – сказал я так же тихо, как она.
В Дахау я видел многих мужчин и женщин, таких, как Венцлер. От голода они превратились в тени. Большинство из них умерли и валялись на земле, как мертвые муравьи в своих муравейниках.
– Вы думаете, что могли бы спасти ее? – спросила она.
У меня было странное ощущение, будто говорю не с ней, а с ее отцом.
– Что?
– Женщина, которая умерла. Вы думаете, что могли бы ее спасти?
– Конечно. Я просил управляющего оставить ее в покое. Но он был непреклонен.
– Мы все в ловушке, мистер Роулинз. Не можешь заплатить за квартиру, остается только умереть.
– Это не так, – сказал я.
Глаза Ширли вспыхнули, и она улыбнулась мне.
– Нет, мистер Роулинз, в этом все зло.
Она заявила это так твердо и убедительно, что мне не имело смысла продолжать. Пока она говорила, я не отрывая глаз смотрел на ее нежные белые руки. Я мог даже различить тончайшие голубые вены, пульсирующие под белой кожей.
– Спускайтесь вниз, когда будете готовы, – сказала она. – Вас ждет завтрак.
И словно по мановению ее волшебной палочки, я внезапно почуял аромат кофе и бекона.

* * *

Она сидела за столиком кленового дерева в алькове с окном, глядящим в зеленый задний дворик. Прямо перед окном росло мандариновое дерево, сплошь усыпанное белыми цветами. Над ними жужжали дюжины пчел.
– Садитесь, пожалуйста.
Ширли приподнялась и коснулась моей руки чуть выше локтя. Это был дружеский жест, и меня кольнуло чувство вины.
– Спасибо, – сказал я.
– Кофе? – спросила Ширли, отводя глаза.
– С восторгом, – ответил я, стараясь вложить в эти слова всю страсть, на которую был способен, несмотря на похмелье.
Девушка налила мне кофе. У нее были длинные, красивые руки, а кожа белая, как песчаные пляжи в Мексике. В те дни светлокожие женщины меня просто завораживали. На Юге вы могли поплатиться жизнью, стоило лишь взглянуть на белую женщину. Но все, что так дорого стоит, таит в себе невероятное очарование.
– Перед началом войны отец отправил меня из Польши в коробке.
– Ваш отец – очень умный человек.
– Он предчувствовал приход нацистов.
Ширли выглядела сейчас совсем как девочка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69