А Крэкстон лгал мне. Я был в этом абсолютно уверен, но не понимал, чего он на самом деле хочет. Допустим, я ничего не обнаружу по поводу коммунистического заговора, и тогда он запросто отдаст меня на съедение собакам из налогового управления. Я подумывал, уж не переписать ли мне в самом деле собственность на чужое имя, чтобы хоть как-то укрепить тылы. Нет, на документах должно стоять мое имя. Я желал Этту-Мэй. Желал всем сердцем. Если бы она была моей, я стал бы солидным человеком, покупал бы ей наряды, заботился о нашем доме.
Конечно же я знал: это сулило смерть либо Крысе, либо мне. Я знал, но не хотел с этим мириться.

* * *

В понедельник я отправился в контору Мофасса. Он сидел за столом, уставившись в тарелку. Каждое утро, около одиннадцати, молодой парень, живущий по соседству, приносил ему завтрак, состоявший из свиной отбивной и яичницы. Прежде чем начать есть, Мофасс иногда по полчаса разглядывал блюдо. Он не говорил, почему это делает, но мне казалось, что я знаю причину. Мофасс боялся, что парень плюнул в его завтрак. Подобное оскорбление было бы для Мофасса непереносимым.
– Доброе утро, Мофасс.
– Привет, мистер Роулинз.
Он наконец поднял свиную отбивную за косточку и откусил приличный кусок.
– В ближайшие три или четыре недели я не смогу уделять вам много времени, я буду очень занят.
– Я делаю свое дело каждый день, мистер Роулинз. Если я возьму отпуск, вы разоритесь, – упрекнул он меня, не переставая жевать.
– За это вам платят, Мофасс.
– Я понимаю, – сказал он, засовывая в рот добрую половину яичницы.
– У вас есть для меня какие-нибудь новости? – спросил я.
– Да, пожалуй, нет. Приходили полицейские и расспрашивали о Поинсеттии. – По лицу Мофасса пробежала тень. И помнится, я подумал тогда: «Уж на что черствый человек, и то огорчился, узнав о гибели молодой женщины». – Я сказал им, что знаю лишь одно: она в течение пяти месяцев не платила за квартиру. Моя позиция пришлась не по вкусу черному полицейскому, и я посоветовал ему прийти ко мне снова, когда у него будет ордер.
– Мне хотелось бы поговорить с вами о ней, – сказал я.
Он взглянул на меня без особого интереса.
– Ее приятель, Вилли Сакс, пытался со мной расправиться возле церкви Первого африканского баптиста в прошлое воскресенье.
– Как это так? – удивился Мофасс.
– Вообще-то ему нужны были вы, но я не пожелал сообщить, где вас найти.
Мофасс набил рот яичницей и кивнул.
– По словам этого парня, вы имеете какое-то отношение к несчастному случаю, который с ней произошел.
– Да он просто расстроен, мистер Роулинз. Сам бросил ее, когда случилось несчастье, а теперь девица покончила с собой, вот он и хочет свалить вину на другого.
Мофасс пожал плечами. Вот уж действительно, этот человек тверже алмаза. На лице у него отразилось лишь презрение, но мне было не по себе. Я знал, каково стать причиной смерти другого человеческого существа. Я прочувствовал эту вину на собственной шкуре.
– Я должен кого-нибудь нанять на время вашего отпуска? – спросил Мофасс.
Он знал, что мне неприятно, когда меня считают лентяем.
– Это не отпуск. Просто возникло дело в связи с налогами.
– Что?
Он перестал жевать и взял сигару из стеклянной пепельницы на столе.
– Меня попросили оказать небольшую услугу. Если я это сделаю, неприятность с налогами уладится.
– Чего хочет от вас налоговая инспекция?
Мне не хотелось сообщать ему, что я работаю на ФБР.
– Нужно найти одного парня, связанного со священником нашей церкви. Наверное, он утаил налогов побольше меня.
Мофасс только покачал головой. Было ясно: он мне не поверил.
– Так что в ближайшие две недели вы будете находиться при церкви?
– По-видимому, так.
– Значит, будете отмаливать налоги вместо того, чтобы их выплачивать?
Он издал звук, похожий на кашель. Сперва мне показалось, он подавился, но потом, когда звук стал громче, я понял, что Мофасс смеется. Он отложил сигару в сторону и вытянул из кармана чистейший носовой платок, высморкался, вытер слезы и рассмеялся опять.
– Мофасс! – заорал я, но он не мог остановиться. – Мофасс!
Его глотка издала новый звук, что-то похожее на зов гусыни, соскучившейся по гусаку. Слезы катились по его щекам.
В конце концов я сдался и вышел. Постоял несколько минут за закрытой дверью, прислушиваясь. Он все еще смеялся.

* * *

К вечеру я отправился в церковь.
Тыльной стороной она выходила на Сто двенадцатую улицу. В грубо оштукатуренной стене была невзрачная дверь, будто в маленькой конторе или приемной дантиста. Войдя, вы попадали в небольшой холл с несколькими фанерными дверьми по обе стороны. В конце холла, застланного желто-коричневым ковром, лестничные пролеты вели вверх и вниз. Оделл предупредил меня, что священник живет и работает наверху, а в подвале находятся кухня и кафетерий.
Я спустился в подвал.
Моему взору представилась сцена, привычная с малых лет. Черные женщины. Их много. Они готовили пищу в хорошо оборудованной кухне, громко разговаривали, перешучивались, рассказывали всякие истории. Но самое главное, что я видел, – это их руки. Рабочие руки. Они ловко расставляли тарелки, чистили ямс, складывали салфетки и скатерти в безукоризненные квадраты, мыли, сушили, передвигали что-то с места на место. Жизнь этих женщин проходила в работе. Они расчесывали волосы своих детей, а заодно и детей, живущих по соседству, родители которых ушли на вечер или навсегда. Конечно же они и стряпали. Но у негритянских женщин всегда была масса другой работы. Они врачевали раны мужчин, которыми так гордились. Наказывали детей, белых и черных. Работали во славу Бога в его обители и у себя дома.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69