Старик выглядит довольным и замолкает. Затем он поднимается и уходит. Не попрощавшись.Через мгновение он возвращается, встает напротив меня и произносит: — Нет, ты не веришь в это! Офелия хочет, чтобы ты сам увидел и уверовал. Пойдем!Он хватает меня за руку, как будто хочет потащить за собой. Колеблется. Прислушивается, как будто слышит чей-то голос. — Нет, нет, не сейчас, — бормочет он про себя рассеянно, — жди меня здесь сегодня ночью.Он уходит.Я смотрю ему вслед. Он идет нетвердой походкой, как пьяный, держась за стену дома.Я не знаю, что мне и думать обо всем этом. XI. ГОЛОВА МЕДУЗЫ Мы сидим за столом в небольшой, несказанно убогой комнат— ке: точильщик Мутшелькнаус, маленькая горбатая швея, о которой в городе поговаривают, что она — колдунья; толстая старая женщина, мужчина с длинными волосами (их обоих я никогда ранее не видел) и я.На шкафу в красном стекле горит ночник, над ним висит картинка в светлых тонах, изображающая Богоматерь, сердце которой пронзают семь мечей.— Давайте помолимся, — говорит мужчина с длинными волосами, ударяет себя в грудь и начинает бормотать «Отче наш».Его худые руки очень бледны, как будто они принадлежат бедному малокровному школьному учителю; его босые ноги обуты в сандалии.Толстая женщина вздыхает и икает, как будто в любой момент готова разразиться слезами.— Потому что твое есть царствие и сила, и слава ныне и присно, и во веки веков. Аминь. Давайте образуем цепь и споем, потому что духи любят музыку, — произносит мужчина с длинными волосами скороговоркой.Мы берем друг друга за руки на поверхности стола, и мужчина и женщина тихо начинают хорал.Оба они поют фальшиво, но такое неподдельное смирение и умиление звучит в их голосах, что это меня невольно захватывает.Мутшелькнаус сидит неподвижно; глаза его сияют в радостном ожидании. Благочестивое пение умолкает. Швея засыпает; я слышу ее хриплое дыхание. Она положила голову на руки на столе.На стенке тикают часы; кругом мертвая тишина.— Здесь недостаточно силы, — говорит мужчина и смотрит на меня укоризненно, как будто я виноват в этом.В шкафу что-то потрескивает, будто ломается дерево.— Она идет! — шепчет взволнованно старик.— Нет, это — Пифагор, — поучает нас мужчина с длинными волосами. Толстая женщина икает. На этот раз трещит и хрустит в столе, руки швеи начинают ритмически подергиваться в такт ее пульсу.На мгновение она поднимает голову — ее зрачки закатились под веки и видны только белки… Затем она снова роняет голову.Однажды я видел, как умирала маленькая собачонка; это было очень похоже. Она перешагнула порог смерти, чувствую я.Ритмическое постукивание ее руки по столу продолжается. Кажется, что сама ее жизнь перешла в этот стук.Под моими пальцами я ощущаю тихое шуршание в дереве, как будто бы надуваются и лопаются мозоли. Когда они разрываются, из них как бы исходит леденящий холод, расширяясь и паря над поверхностью стола.— Это Пифагор, — грудным голосом уверенно говорит мужчина с длинными волосами.Холодный воздух над столом оживает и начинает вибрировать; я вспоминаю о «мертвящем северном ветре», о котором тогда, в полночь, говорили капеллан и мой отец.Вдруг в комнате раздается громкий стук: стул, ев котром сидит швея отброшен, сама она распростерлась на полу.Женщина и мужчина поднимают ее на скамейку, стоящую у камина. Они отрицательно качают головой, когда я спрашиваю их, не поранилась ли она, и снова садятся к столу.С моего места видно только тело швеи; лицо скрыто в тени, падающей от шкафа. Внизу перед домом проезжает груженая повозка, так что стены дрожат; стук колес давно затих, но дрожание стен странным образом продолжается.Может, я обманываюсь? Или, может быть, мои чувства настолько обострены, что я могу улавливать то, что уже совершилось давно: тонкую вибрацию вещей, которая угасает гораздо позже, чем принято обычно считать?Иногда я вынужден закрывать глаза: так возбуждающе дейс— твует красный свет ночника. Там, куда он падает, формы предметов разбухают и их очертания растворяются друг в друге. Тело швеи напомирает рыхлую массу, теперь она уже соскользнула со скамейки на пол.Я твердо решил не поднимать взгляда, пока не произойдет нечто значительное. Я хочу остаться господином над своими чувствами.Я ощущаю внутреннее предупреждение: будь настороже! Какоето глубокое недоверие возникает во мне, как будто нечто дь— явольскиковарное, какое-то зловещее существо, как яд, просочилось в комнату.Слова из письма Офелии: «Я буду с тобой и уберегу тебя от всякой опсности», всплывают так отчетливо, что я почти слышу их.Внезапно одновременно из трех уст раздается крик: «Офелия!« Я открываю глаза и вижу: над телом швеи парит синеватый направленный вершиной вверх конус, сотканный из кольцеобразного тумана. Второй конус, похожий на первый, спускается с потолка. Его вершина направлена вниз: она тянется к вершине первого, пока они не сливаются друг с другом, образуя некое подобие огромных, в человеческий рост, песочных часов.Затем внезапно эта форма, как изображение в магическом фонаре, наведенном чьей-то рукой на резкость, стала четко очерченной — и перед нами возникла Офелия, живая и реальная.Она появляется так отчетливо и телесно, что я громко вскрикиваю и порываюсь броситься к ней.Но крик ужаса во мне — в моей собственной груди — крик ужаса, в котором различимы два разных голоса, в последнее мгновение сдерживает меня:«Скрепи свое сердце, Христофор! « «Скрепи свое сердце!« — отдается эхом во мне, как будто одновременно кричат мой первопредок и Офелия.Призрак с бледным лицом подходит ко мне. Каждая складка одежды такая же, как и была при жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49