– Ничего не имею против.
– Вероятно, найдутся люди, которые будут серьезно возражать против него, – раздумчиво проговорил Браун.
– Некоторые люди будут возражать против кого бы то ни было.
Браун улыбнулся.
– Они могут сказать, что Джего не такой известный ученый, как… ну хотя бы, как Кроуфорд. И это серьезное возражение. Другое дело, насколько оно важно для нас. Или, говоря иначе, мы вряд ли найдем руководителя, идеального во всех отношениях. А значит, нужно решить, кого мы предпочтем – Джего, добросовестного, но не блестящего ученого, который зато прекрасно подходит для этой должности по своим человеческим качествам, или Кроуфорда – вы сейчас чрезвычайно убедительно оттенили некоторые его недостатки. В самом деле, допустимы ли подобные недостатки у ректора?
– Я готов поддержать Джего, – сказал Найтингейл.
– Очертя голову тут решать ничего, конечно, не следует, – заметил Браун. – Или, говоря иначе, семь раз отмерь – один раз отрежь. Но ваше мнение кажется мне очень весомым…
– Мне тоже, – вмешался Кристл. – Теперь, пожалуй, и я вскоре на что-нибудь решусь.
Браун и Кристл ушли; мы с Найтингейлом остались в профессорской одни.
– Давайте посидим у меня, – неожиданно предложил он.
Я удивился. Найтингейл, единственный из всех наставников, был мне решительно неприятен, – да и он меня, мягко говоря, не жаловал. Наша взаимная неприязнь, подобно любви, вспыхнула, когда мы познакомились, без всяких видимых причин: у нас не было ни общих духовных интересов, ни разногласий – ничего общего, а ведь многим коллегам, столь же чуждым мне по духу, я искренне симпатизировал. Только колледж нас и объединял: в других условиях мы наверняка держались бы друг от друга подальше. Но здесь нам почти каждый вечер приходилось встречаться за обеденным столом и поддерживать вежливую беседу, а иногда – под давлением социальных обычаев – мы даже проводили вместе свое свободное время. Насильственная социальная общность – я часто размышлял об этой поразительной черте кембриджской жизни; но еще поразительнее было то, что нередко социальную судьбу ученого решали его враги. Все административные должности в колледжах были выборными, и, значит, человек, выдвинутый на какой-нибудь должностной пост, частично зависел от своих недругов, которые принимали участие в голосовании, – так, например, Джего, не любивший Винслоу гораздо решительней, чем я Найтингейла, знал, что его будущность в какой-то степени зависит и от казначея.
Мы дошли до третьего внутреннего дворика и поднялись в комнаты Найтингейла. Найтингейл – единственный из нас – был абсолютным трезвенником и не держал дома ничего спиртного; предложив мне сигарету, он принялся без всякого интереса расспрашивать меня, как я провел отпуск; однако его вежливой сдержанности хватило ненадолго: через несколько минут он, без всякого перехода, резко спросил:
– Так что, по-вашему, Браун с Кристлом думают о выборах?
– Вы же слышали, – ответил я, – по-моему, Браун довольно откровенно изложил нам их точку зрения.
– Слышать-то я слышал, – буркнул Найтингейл. – А меня вот интересует, не собирается ли кто-нибудь из них пробраться в ректоры.
– Откуда вы это взяли? – изумился я.
– Нам ведь незачем им в этом помогать, правда? – спросил он. – Я по крайней мере помогать им не хочу.
– Какая чепуха! – воскликнул я, начиная раздражаться. – Они же ясно дали понять, что собираются поддержать Джего.
– Я поверю им, когда они и в самом деле его поддержат. Их не очень-то интересуют чужие судьбы. Мне до сих пор еще помнится, как они протащили Брауна в наставники. Он, правда, работает здесь дольше, чем я, но все равно на эту должность по праву должны были выдвинуть меня – разница в два или три года стажа не имеет никакого значения. А у вас какие планы? – неожиданно сменив тему, спросил он.
Я замешкался с ответом, и он сразу же задал мне еще один вопрос:
– Вы-то хоть не собираетесь в последний момент выдвинуть кандидатуру Кристла?
Его мучили подозрения: он был уверен, что вокруг него плетутся интриги, чтобы его непременно обездолить, а кого-то другого возвысить. Скажи я ему, что думаю поддержать Джего, и он наверняка счел бы мое решение корыстным, а потому выступил бы против. Хотя пока что только эта кандидатура и не вызывала в нем завистливой подозрительности.
Я окинул взглядом его гостиную. Она была совершенно безликой: здесь жил человек, целиком погруженный в себя, человек, не способный отвлечься от собственных переживаний, – гостиной Найтингейла был равно чужд и солидный уют, которым окружил себя Браун, и живописный беспорядок, царивший у Роя Калверта. Найтингейл всецело сосредоточился на себе. Его снедали зависть и подозрительность. Зависть и подозрительность были частью его натуры, ему, вероятно, не удалось бы от них избавиться даже и при удачно сложившейся жизни. Но он к тому же был неудачником: много лет назад развеялась в прах самая заветная его надежда, и теперь жгучая зависть грызла его постоянно.
В сорок три года он все еще оставался холостяком, и я не мог понять почему: решительно ничего убогого в его облике не было. Но страдал-то он вовсе не от одиночества. Когда-то его считали многообещающим молодым ученым. Он мечтал о творческих свершениях, однако не сумел воплотить свои мечты в жизнь. Вот что не давало ему покоя. В его ранних работах чувствовался недюжинный талант. Он был одним из первых химиков-теоретиков и к двадцати трем годам уже написал две прекрасные статьи о структуре молекул, в которых предвосхитил закон Гейтлера – Лондона и теорию молекулярных орбиталей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113