Так ждал, так ждал меня. А смерть распорядилась по-своему.
Не помню, как я вышел из музея. Как добрался до исполкома.
А когда секретарь Лена – с модной прической (лица ее совсем не помню) – отметила число, день отбытия моего из Славска и поставила печать, я почему-то стал ее благодарить много раз и поцеловал ей руку… А она резко выдернула руку и сказала:
– К чему это, товарищ!
До отхода автобуса из Славска оставалось еще два часа.
Напротив райисполкома видна свежая вывеска парикмахерской. Побриться, что ли, перед дорогой…

В ПАРИКМАХЕРСКОЙ ГОРОДА СЛАВСКА

Легкий взмах белой салфетки над креслом. Широкий, радушный приглашающий жест старика парикмахера.
– Садитесь, я вам рад! Откиньте всякий страх, и можете держать себя спокойно.
Я уселся в кресло.
– Эх! Забыли нынче Апухтина! А я, чуть новый клиент пожалует, каждый раз вспоминаю эти строки про сумасшедшего из Апухтина.
– Я, что ль, по-вашему, сумасшедший из Апухтина?
– Простите! Но ведь эти слова нормальные, добрые… Итак, стричься, бриться, мыть голову, будем молодеть, хорошеть!
И старик парикмахер, осмотрев меня внимательным взором, потрогал двумя пальцами кончики своих седых, тугих усов, лихим штопором устремившихся к потолку. Парикмахер стал усиленно мыть руки… А я, глядя на него, подумал: эти усы а-ля Вильгельм II, этот костюм, покроя вольного и широкого, весь облик парикмахера в Славске Макара Ивановича Колокольчикова являет собой как бы картину десятых годов нашего века.
– А вы знаете, сколько мне лет? – спросил парикмахер, приступая к работе.
– Наверное, шестьдесят.
– О нет! «Старая гвардия, император, умирает, но не сдается», сказал один генерал Наполеону на поле Ватерлоо. А я, Макар Колокольчиков, владетель семидесяти восьми лет, не сдаюсь старухе старости. Итак, мы начинаем, как поется в хорошо известной опере «Паяцы» Леонковалло.
Парикмахер Колокольчиков облачился в белый халат, тронул рукой мои волосы, поворошил их и задумался; взгляд его стал напряженным и чуть-чуть грустным.
– Пожалуйста! Я жду.
Легкий вздох и тихий голос:
– Ах, дорогой клиент! Стрижка стрижкой, но голову вашу мыть мне придется.
– Два дня назад в парикмахерской аэропорта мне мыли голову.
– Но я обязан… Тут долг… обязан помыть вам голову.
– Долг?
– Да! Долг! Мой долг перед промфинпланом Треста бытового обслуживания нашего Славска. План есть план! Никуда не денешься!
– Но при чем же тут план?
– Очень при чем! Чем больше расходов совершит клиент, «тем ближе», как говорил Пушкин, «тем ближе к милому приделу».
– Какому пределу?
– К пределу выполнения квартального плана. Так примите же, дорогой клиент, примите участие, помогите мне выполнить план…
– Хорошо. Согласен.
– Макар Иванович! – послышался женский голос изза тяжелой бархатной шторы, висевшей над проемом двери.
– Слушаю вас, дорогая кассирша Серафима Ивановна. Слушаю, – сказал Колокольчиков, звеня над моей головой ножницами.
– Утром приходила одна гражданка. Говорит, уезжаю в Москву. Хочу, чтоб Макар Иванович сделал мне химическую завивку… Зайдет еще раз… Что ей сказать?
– В шестнадцать ноль-ноль – так и передайте: в шестнадцать ноль-ноль Макар Иванович приступит к работе над ее головой.
Ножницы звонко и неистово звякали, летели на простыню волосы…
Скучая, я протянул руку к одеколону на столе у зеркала.
– Прикажете освежить?
– Пожалуйста!
– Вы вздохнули. Знаю! Вам жаль нашего краеведа Савича. Какое-то сообщение имел. А доложить на исполкоме не успел!
– Поразительно! Вам, Макар Иванович, все известно. Поразительно!
– Что поделаешь! Шестьдесят пять лет у парикмахерского станка… Сколько лиц, сколько встреч! И всегда – близость, близость к голове человека. Мудреные и мудрствующие головы, легкомысленные, тяжелые и еще такие, где ветер сквозняки устраивает! Сколько вас прошло передо мной! Вот вы меня только тридцать минут назад узнали, а я уж два месяца как с вами знаком. Приехали вы по делу о сценарии и стали искать здесь следы француза. Впрочем, не мое беспокойство. Операция стрижки вашей головы завершена. Сейчас помоем голову. Серафима Ивановна, где вы? Таз с теплой водой. Прощу… А затем последует операция бритья. Надо положить на рабочее место кремы – предстоит массаж лица. И нужен еще бриолин и фиксатуар для прически.
И Макар Иванович отдернул бархатную штору над проемом двери:
– Серафима Ивановна! Дайте кремы!
Но возглас парикмахера повис в воздухе.
– Странно! Серафима Ивановна! Кассир! Время не ждет! Дайте кремы.
– Ой, беда! – раздался откуда-то издалека надрывный голос. – Крысы!
Из-за бархатной шторы появилась пожилая женщина с взволнованным лицом, с горестным движением рук, перебиравших кончики платка, съезжавшего с головы.
– Крысы, Макар Иванович.
– Какие крысы?
– Съели крысы все кремы!
Макap Иванович за голову схватился:
– Крысы! И откуда они только взялись? Эх, была бы у меня флейта нашего учителя-француза, увел бы я крыс!
– Что! О какой флейте вы говорите? – вскричал я с тоской.
– О флейте француза, обитавшего в нашем городе лет сто назад, – спокойно ответил Колокольчиков.
– Позвольте! Позвольте! Я слышал про флейту француза… Так скажите.
– Вы, конечно, помните, уважаемый клиент, – обратился ко мне Колокольчиков, – предание о флейтисте, который спас некий городок от крыс? Обворожил крыс своей игрой, увел и утопил в местном водоеме. Простите, но почему же вас сей музинструмент так взволновал? Повернитесь. Начнем операцию бритья.
– Макар Иванович, – взмолился я, – что вы знаете…
– Понял! – перебил Колокольчиков, взбивая кисточкой мыльную пену.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72