– Так вот, – встрепенулся он, – я часто приходил к этому обрыву. И знаете, доктор, со мной всегда была вот эта маленькая флейта. И я, чтобы передохнуть, играл одну любимую мелодию. Я сам ее сочинил. Я играл, и казалось мне, что я не один, что кусты иван-чая прислушиваются к моей мелодии. И больше того – однажды мне показалось, что (поверьте, доктор!) какому кусту чаще играешь, тот лучше растет. Поднимается выше других. Да, да… словно слушает и под мелодию растет. Поверьте мне: не один и не два раза я приходил к этим трем кустам иванчая.
– Кипрей? Обыкновенный кипрей?
– Да. Кипрей. Или иван-чай.
– И растет под мелодию?
– Именно. И чуть мне это показалось, я решил проверить. Стал приносить линейку. Вбил палочки около каждого куста, стал на них делать пометки. Зарубки. Выбрал один куст. Поиграю – измерю. И на палочке отмечаю. Опять поиграю. И вижу – растет. Чуть ли не на глазах. Опережает остальных. Понимаете?
Я развел руками.
– Я и сам не верил, – тихо продолжал Веригин. – Но вот… убедился. А понять ничего не мог.
– Это и есть ваше открытие?
– В то памятное утро, 15 июля 1855 года, в тот самый час я (в который раз!) увидел: не только растет куст иванчая, которому я играл, но на глазах моих начинают развертываться лепестки его лилово-красных цветков. И сразу же мне пришла в голову…
– Эта догадка, которая должна отодвинуть смерть на тысячелетие?
– Да! Вы угадали, доктор! – воскликнул Веригин.
– Так в чем же состоит эта догадка?
Веригин горестно всплеснул руками:
– Тут удар пушки… контузия… я очутился в госпитале.
– Так что же? – добивался я.
– Не знаю, доктор, что и сказать.
– Забыли?
Веригин молчал, стиснув руки.
– А когда вы выздоровели… вы приходили к кусту? Играли?
– Приходить-то приходил, но мелодию я забыл. Контузия отняла.
– Так что же? Чуть вспомните мелодию – вспомните и свое открытие, как укротить смерть?
– Хочу верить, что так и будет. Только бы вспомнить!
– Флейта при вас. Так вот. Сейчас принесут цветок. В горшке. А вы заиграете. Посмотрим: будет цветок расти?
– Нет, нет! Не надо, доктор. Смешное дело! Я ведь уже говорил вам – я пробовал. Много раз. До контузии. И после. Разные мелодии – это не то. Цветы их не любят. А вот ту, единственную, которую эти цветы понимали, ее-то я и забыл.
Веригин покраснел. Взгляд его стал раздраженным и нетерпеливым.
«Ага! Он явно устал. Перенапряжение», – подумал я.
– Да! Забыл! – почти крикнул Веригин. – Контузия проклятая! Та единственная мелодия вылетела из памяти. Напрочь. Вот и все. И все. И не хочу об этом больше думать.
Но Веригин вдруг качнулся, прижав ладони к вискам:
– Мои записи… вычисления… понимаете? И все… все останется в судебном архиве. Немыслимо!
С невольным сожалением смотрел я на Веригина. Он поймал мой взгляд. Выпрямился.
– Доктор! – схватил он меня за руку. – Не сострадайте мне! Об опасностях для себя я не думаю. Верьте мне: не я, так другой споет об этом лучше! Но стрелки часов природы будут передвинуты! Тысячу лет будет жить человек… вечно юный.
Мы расстались. Уже за стенами тюрьмы я с горечью говорил себе:
«Забытый мотив… передвинуть часы природы… цветок… флейта. Душевнобольной человек!»
Вот она, жизнь человеческая!
С нетерпением жду твоего совета, дорогой Иван Степанович, как лучше на суде оградить больного человека от нависшей над ним судебной расправы.
Твой Николай».

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОЕ ПИСЬМО ТЮРЕМНОГО ВРАЧА НИКОЛАЯ ЕВГЕНЬЕВИЧА ОЗЕРОВА ИЗ МОСКВЫ ПРОФЕССОРУ СТЕПАНУ ИВАНОВИЧУ СМЫСЛОВУ В ПЕТЕРБУРГ

«Дорогой друг и коллега Степан Иванович!
Суд свершился. Все пропало! Хожу как потерянный.
Подсудимый сам на судебном заседании резко отверг мое медицинское заключение.
– Я избрал свой путь! С него не сверну. Легенда об Икаре – только легенда, – говорил подсудимый. – Но человек больше легенды, мифа, которые он сам же создал. Так что же! Поиски, направленные к раскрытию тайн жизни и смерти, делают сумасшедшие?! Не посчитаете же вы безумцем, сумасшедшим, душевнобольным замечательного инженера, гениального живописца Леонардо да Винчи – ведь он через сотню-другую лет после алхимиков пытался преодолеть земное притяжение, создать механический летательный аппарат. Свои наблюдения над полетом птиц он связал с математикой и с механикой. Сначала легенды, затем алхимики, и вот уже в мир приходит Леонардо со своими расчетами, с наукой. И предсказывает человеку: ты будешь летать лучше птицы! Что бы со мной ни случилось, я буду бороться за свой поиск. Это мой долг перед собой, перед народом, перед человечеством.
Была еще врачебная экспертиза. Но и она отвергла мое заключение.
Короче говоря, в приговоре прочли: «Двенадцать лет ссылки». Не мог я удержаться от слез, слушая приговор.
Вот и не знаю, как вернуться мне к моей будничной медицинской работе – лечение болезней, лекарство, выслушивание жалоб арестантов, доклады начальству, – как сызнова войти в привычную колею жизни. Словно какой-то праздничный магнетизм, исходящий от Веригина, призывает меня…
Крепко обнимаю. Твой Ник. Озеров».

РАПОРТ И ДОНОС

Продолжаю разбирать листы. Терпение… терпение… А что на этом обгоревшем, измятом клочке? Что такое?
Через весь листок поставлена наискось размашистая запись:
«Начальнику канцелярии по особым делам:
1. Веригина не считать в живых.
2. Дело прекратить. Направить в архив».
(Подпись с росчерком.)
«Веригина не считать в живых»?! Что это значит? Гляжу на другой, покрытый пятнами листок, читаю… не могу поверить:
«Приложение к делу о государственном преступнике Веригине Дмитрии Дмитриевиче, осужденном на 12 лет ссылки, согласно статье… Уложения о наказаниях… жандармов Макарова Агафона Семенова и Лугового Ефрема Иванова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72