По крайней мере, развлечется.— Я не буду обедать сегодня, госпожа Шварц! — объявил Ракитин.И нашел нужным прибавить:— Обедаю в Веве… С одной знакомой.— О, monsieur! — шутливо-строго сказала хозяйка и погрозила пальцем.— Вы что же думаете? — смеясь, спросил Ракитин.— Вы ведь опасный человек…Ракитин от удовольствия вспыхнул. Он как-то особенно победоносно затеребил бородку и с преувеличенной напускной скромностью проговорил:— Увы! И стар, и толст, и уж никому не опасен! До свидания. И, пожалуйста, сиделку.— Сию минуту! — И хозяйка надавила кнопку. — Видно, какой вы старый!.. Bonne chance! Желаю успеха! (франц.)

— значительно промолвила госпожа Шварц с веселой поощряющей улыбкой.И, сразу переходя в деловой тон и делаясь любезно-серьезной, прибавила:— Вы знаете условия пансиона?— Какие?— Если не обедаете дома, плата за обед не исключается… Я обязана предупредить… Извините…— Знаю! Знаю!И, приподняв шляпу, Ракитин ушел и сел на трамвай.Жена тайного советника, лет за тридцать, не оскорбляющая эстетических чувств Ракитина, элегантная брюнетка, приехавшая в Швейцарию с десятилетним мальчиком ради его слабой груди, уже порядочно соскучившаяся по Петербургу, обрадовалась приходу Ракитина.Она с интересом прослушала о проблематической барыне, не приезжающей к влюбленному умирающему мужу, пожалела мужа, возмутилась женой, но, впрочем, старалась найти смягчающие обстоятельства, сказав несколько прочувствованных слов о женах, которые выходят замуж, не подумав, без настоящей любви.Так как Ракитин знал, что и Наталья Ивановна Брике не подумала перед замужеством, так как господину Бриксу за шестьдесят, то Ракитин не без большого оживления и торопливо стал рассказывать о нелепых предрассудках брака и вообще о любви и смешил молодую женщину своей веселой, остроумной и дерзкой болтовней. Она смеялась недвусмысленным рассказам старого ухаживателя и знатока женщин, улыбалась его будто бы нечаянно срывавшимся комплиментам и, в свою очередь, не оставалась в долгу, рассказывая, как приятно болтать с таким умным, талантливым писателем.Они проболтали целый день. Обедали вместе в пансионе. Гуляли. И оба кокетничали друг с другом, довольные, что не скучали.Расставаясь, элегантная брюнетка с вкрадчивой обаятельностью просила не забывать ее и “посмеяться вместе”, как сегодня. И Ракитин, конечно, обещал и несколько раз поцеловал ее душистую руку.Он вернулся домой в десятом часу, очень довольный проведенным днем.“Пожалуй, и досмеемся до маленького романа! Мужу за шестьдесят, а она с темпераментом и, кажется, не настолько глупа, чтобы заинтересоваться здесь каким-нибудь чахоточным молодым человеком!” — думал Ракитин и весело усмехался, уверенный, что произвел на скучающую барыньку впечатление.А тайная советница в то же время, между прочим, писала одной приятельнице в Петербурге:“Думала, что Ракитин умнее. Он воображает себя неотразимым и с первого же визита принял аллюры ухаживателя, не понимая, что он немножко смешон со своим самомнением, брюшком, мешками под глазами и разговорами о любви… Вероятно, думает за мной ухаживать, рассчитывая на роман. Конечно, я с ним кокетничаю от скуки, и ты догадаешься, как не трудно влюбить этого “молодого человека под пятьдесят”. Но даже и это не интересно… Эти пятидесятилетние господа не в моем романе. Довольно и своего супруга, который, по крайней мере, влюблен издалека и не будет знать, что мой верный рыцарь приедет на неделю в Женеву, и мы проведем с ним прелестные дни. Право, молчаливые двадцатипятилетние рыцари куда интереснее самых умных стариков, как мой влюбленный, подозрительный и требовательный благоверный, вечно говорящий о святости долга… О, какая свинья!”Ракитин вошел в комнату и присел на балконе. Он забыл об обещании навестить вечером Неволина и был в мечтательном настроении самоуверенного женолюба, как в комнату постучали.Мечтательное настроение сразу исчезло, когда вошла Берта и сказала, что больной уже три раза посылал за ним.— Очень просил зайти.— Ему хуже?— Нет… Как будто бодрее.— Сиделка там?— Как только вы ушли, она пришла.— Скажите, что приду сию минуту!Он докуривал папиросу, чтобы оттянуть минуту посещения. Но, внезапно почувствовавши стыд за свое равнодушие к умирающему, швырнул недокуренную папироску, порывисто поднялся с лонг-шеза и вышел из комнаты.Комната Неволина, слабо освещенная лампой под темным абажуром, казалась еще мрачней. Запах лекарств и спертый воздух казались невыносимыми. И самый больной в полутьме казался еще неприятнее и страшнее с его мертвенным лицом и блестящими глазами.Сиделка, с располагающим лицом, спокойная, без фальшивой подбадривающей улыбки, но и не мрачная, сидевшая в кресле, в отдалении от кровати, и коротавшая вечер за книгой, слегка поклонилась в ответ на поклон Ракитина и мягким, приятным голосом, низковатый тембр которого словно бы успокаивал, проговорила, обращаясь к Неволину:— Вот и пришел monsieur Ракитин. А вы так волновались… Верно, раньше нельзя было…И плотная, моложавая женщина взглянула на Ракитина — показалось ему — особенно серьезно, словно с упреком.— Простите, Валерий Николаич… Раньше не мог… Встретил одного издателя и, понимаете…Но Неволин, казалось, не слушал Ракитина.И, перебивая его, счастливым, торжествующим и взволнованным голосом, проговорил:— Послезавтра приедет… Выехала… Прочтите телеграмму… Срочная!Ракитин подошел к столику, взял телеграмму и прочел:“Телеграфирую с вокзала. Завтра буду около тебя, и скоро поправишься”.Неволин не спускал глаз с Ракитина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16