— Шансы на моей стороне, милорд!— Еще пять дней! — упорно прошептал юноша.— Боюсь только, как бы пари не состоялось.Красавец-юноша промолвил себе под нос:— Держу двадцать пять, что состоится. Он пять дней продержится. Молодчина!— Идет…Чопорная, строгая, полная англичанка лет под сорок, с ослепительно белыми “лошадиными” зубами выдающейся челюсти, затянутая до того, что грудь, казалось, разорвет ажурную ткань лифа, — с взбитыми кудряшками, прикрывающими лоб, и с выхоленными крупными руками, унизанными блестящими кольцами, корректно подавила громкий вздох при виде Неволина.— Невоспитанная и неприличная женщина! — безапелляционно чуть слышно промолвила англичанка.Ее соседка, молоденькая рыжеволосая мисс, с изящно-тонкими красивыми чертами бледного лица, невольно чарующая своей простотой и спокойной независимостью, мягко и совсем тихо сказала:— Вы несправедливы, тетя. Верно, есть уважительные причины, если леди не едет.— Не может быть причин, Маб. Англичанки их не знают, когда надо исполнять свой долг, Маб!— Лучше после обеда поспорим. Не правда ли, тетя?И рыжеволосая девушка бросила взгляд на русского, чтоб убедиться, не мог ли он догадаться о том, что говорят.Неволин не расслышал слов и не мог бы их понять. Разумеется, он и не подозревал, что о приезде жены и об его близкой смерти держат пари.Он сел на конце стола, ближе к выходу, около единственного соотечественника в пансионе, писателя Ракитина, пожилого, видного блондина в хорошо сшитом темно-синем вестоне, ловко сидевшем на его барской, слегка располневшей фигуре, с кудреватыми светло-русыми волосами, красиво-небрежно зачесанными назад, и с подстриженной небольшой бородкой, подернутой сединой.Неволин нередко рассказывал Ракитину о своей болезни, о скором приезде жены, о своих светлых надеждах, но чаще всего должен был лишь подавать реплики, слушая нового своего знакомого. V Ракитин любил говорить и любил, чтоб ему благоговейно внимали — и особенно женщины, не старее сорока лет и не оскорбляющие его эстетического, довольно изощренного вкуса — и чтобы не забывали — и еще лучше, если показывали ему — что он умный и талантливый писатель Ракитин и очень интересный еще мужчина, несмотря на его пятьдесят два года, для удобства, впрочем, сокращенные им до сорока восьми, тем более, что моложавость его не давала повода к сомнениям.Все в пансионе Шварц знали, что Ракитин “знаменитый” русский писатель и что приехал в Кларан оканчивать новый роман.О своем писательстве Ракитин объявил г-же Шварц в день приезда, когда объяснил ей, зачем просит поставить в его комнату письменный стол побольше, и осведомился: нет ли по соседству больных.Вероятно, ради большей чести для пансиона, хозяйка произвела нового жильца в “знаменитого”, о чем и сказала пансионерам.Неволин испытывал перед Ракитиным невольное чувство неловкости и даже виноватости за то, что жена, о последнем письме которой он обрадованно сообщил ему, не приехала!Стараясь скрыть это, он слабо пожал слабыми худыми руками полную, мясистую руку Ракитина и не без тайной зависти взглянул на его красивое, несколько самоуверенное и заносчивое лицо с умными, слегка насмешливыми, лукавыми темными глазами и стал есть суп, преодолевая отвращение к пище. И наконец, словно бы недовольный, что Ракитин молчит, проговорил преувеличенно-спокойным тоном:— Вас удивляет, что жена не приехала, Василий Андреич?..— Верно, что-нибудь задержало, Валерий Николаич!— В Берлине отдыхает. Завтра и приедет.— Получили телеграмму?— Еще не получил… Получу.“И ведь все еще упорно верит!” — подумал Ракитин.Эта маленькая, красивая женщина с ангельскими глазами, судя по портретам, о которой так часто и восторженно говорил Неволин, возбуждала в Ракитине и любопытство писателя и завзятого любителя интересных женщин.“Наверное втюрилась. Снова что-нибудь солжет в телеграмме или в письме, и этот до идиотства ослепленный муж опять поверит, будет ждать, волноваться и ходить на вокзал. Свинство, что не едет… Могла бы приехать и скрыть от умирающего, что не любит его. На это женщины виртуозки и умеют искренно пожалеть тех, кого обманывают. Откуда такое бессердечие у этой женщины?” — спрашивал себя Ракитин.— А если Елена Александровна завтра не приедет? — осторожно проговорил Ракитин, чтобы заранее подготовить Неволина к возможному разочарованию.— Не приедет? Почему вы предполагаете, что жена не приедет? — спросил Неволин.В его взволнованном глухом голосе были и смущение, и испуг, и мольба.Он знал, как “подло” смотрит Ракитин на женщин и с какой циничной простотой относится к ним. Это чувствуется и в его разговорах и в тех его писаниях, которые Неволин читал.И в голову чахоточного, полного веры в любимую женщину, закралась мысль, благодаря Ракитину:“Что может подумать Ракитин… Почему она не едет?”— Предполагаю самую обыкновенную вещь. Что-нибудь может задержать отъезд на два-три дня! — ответил Ракитин самым, казалось, искренним тоном.— Но ведь я читал вам вчерашнее письмо жены? — с тоном упрека промолвил Неволин.— Да разве мало непредвиденных обстоятельств, Валерий Николаевич!Глаза Ракитина, казалось, улыбались.Сердце Неволина заколотилось сильнее, когда, с тревожной пытливостью заглядывая в глаза Ракитина, уже не улыбающиеся, медленно и, казалось, с трудом спросил:— Например?— Хоть бы рецидив болезни матери Елены Александровны…От сердца больного отлегло. Дышать стало свободнее.И, просветлевший, он проговорил:— Разве что это…И через минуту прибавил:— Но пока этого нет, вы завтра убедитесь, что ваши пессимистические взгляды на женщин не подтвердятся… По крайней мере на жене!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16