Как я потом списывать буду?.. Сейчас-то проверить товар невозможно! — Александра отвернулась. — Вот как вы и понимаете, на словах только… Боже мой, я тебе объясняла, Илья, есть допуск на бой и потери при транспортировке…
Рогожников хотел сказать, мол, товар-то целый, но вспомнил, что уже говорил об этом, и промолчал, лихорадочно придумывая, как и что сказать ей. Не придумал. Александра тоже замолчала, потупившись, и капитан заметил, как наплывает в ее глазах легкая, синеватая дымка. Ему показалось, что она вот-вот заплачет, и виноват будет он, Илья. Взял да и обидел человека. Да не просто человека, а женщину, одинокую и беззащитную. Видно, на роду написано — всю жизнь обижать женщин…
— Ты только не плачь, — поторопился предупредить Рогожников. — Чего плакать-то? Брось ты… Обойдется все, не бойся. В деньгах если растрата — не очень страшно, дело поправимое. Люди-то простят, и позора не будет, если по ошибке…
Дверцы кубрика распахнулись, и вошел Типсин. Рогожников осекся и недовольно глянул на рулевого: черти приперли… Рулевой сильно озяб на ветру и, крупно подрагивая, присел возле горячей печки.
— Колотун… — проговорил он. — Боюсь, как бы забереги не схватились да самоходка бы не вмерзла…
Волны погромыхивали о корпус, скрипела палубная надстройка, и тоненько посвистывали снасти флагштока.
— Сходить на улицу, что ли? — помолчав еще несколько минут, проронил капитан и глянул на Типсина и Сашу.
Ему не ответили.
Он встал и, не оглядываясь, поднялся на палубу…
На реке было холодно, от серого сумрака белой ночи небо казалось низким и тяжелым. Волны ершили, пенили стремительную туруханскую воду; прибрежные кусты, изжеванные ледоходом, клонились, скрываясь в темной пучине.
«Паршиво все полулается, — разочарованно думал Илья. — Так хорошо плыли всю дорогу, а тут на тебе… Чего ей этот акт втемяшился? Отговорить бы ее, да Васька этот приволокся. Один на один лучше бы получилось. А при Ваське говорить неудобно…»
Он сбросил трап на подмерзающую землю и спустился на берег. Вытаявшая прошлогодняя трава шелестела под ногами. В лесу было теплее, ветер только чуть-чуть шумел в вершинах деревьев. Пахло талым снегом, свежей глиной и пихтовым маслом.
Сквозь деревья матово белела река с неподвижной, резко очерченной по контуру самоходкой. Из трубы над кубриком поднимался стремительный серый дым. Рогожников поежился и застегнул пиджачок. Как бы снег к утру не грянул, больно рыхлые тучи несет над Туруханом. Надо было фуражку надеть…
Островок, к которому была причалена самоходка, упирался одним концом в протоку с темной, почти черной водой. Илья сел на валежину. «Хочу — иду, — подумал он. — А можно просто посидеть. Хорошо, когда свобода…» На протоке, в ее черной, непроглядной дали, пронзительно крякнула утка, а над головой что-то пролетело беззвучно и стремительно. У самых ног Ильи, из мягкой, оттаявшей земли, пробивался какой-то толстый, мягкий стебель с шишкой нераспустившихся желтых листьев на конце. Он сорвал его, пожевал — привычка послевоенных, полуголодных детей. Горьковатый сок вязал во рту и щипал кончик языка. Однако он съел весь стебелек, а махровые, мягкие листья долго мял и перетирал в руках, пока они не превратились в бурый грязный ком.
«Хорошо как… — думал он, — свобода… Только снег бы не пошел».
— Трап спущен, а Ильи нету, — донесся с баржи голос Типсина.
Александра что-то ответила ему. Рогожников не расслышал, но мысли вновь вернулись к ней. Он вспомнил, как начинался рейс, какая заботливая и милая она была, как он смотрел на нее и думал о женитьбе, примерял, какая из нее выйдет хозяйка. Во рту горчило, накапливаласьгустая слюна. «А что бы было, если… — он сплюнул травяную горечь. — Никто бы и не узнал сроду. Васьказа штурвалом стоял… А я пока свободный… ты! — вспомнил он. — Будто разозлилась. Чего злиться-то? Так бы и ехали до Совречки хорошо, без всяких обид. А то с актами с этими…»
Рогожников огляделся, показалось, идет кто-то за спиной, шаги слышно..«И жалко мне ее что-то, — подумал он, — одинокая какая. Страшно, наверное, одной-то так жить. Хоть бы дети были… Взяла б да замуж вышла или родила, на худой конец. Мало ли без мужиков рожают?.. Столько лет одна была, никто бы и слова не сказал… Как бы это поговорить-то с ней? Натворит с этими актами, запутается. Растрату покрыть можно, штаны последние продать и покрыть. А ну как излишки найдут?.. Не поглядят, что вдова того летчика-героя. Он был, да ушел. Слава ему небесная. А ты, дескать, жить осталась, так живи, без растрат и излишков…»
«Не об этом думать надо! — ловил он себя. — Судить вот-вот будут… Тоже как бы за растрату: одна „Золотая“ осталась, и ту Ваське сдавать придется…»
То вдруг начинал Рогожников продумывать, как он скажет на суде последнее слово и что скажет в нем. Связной речи не клеилось. Долго раздумывал, стоит ли говорить суду о Храмцове, той самой неудачной Лидиной любви, после которой Лида вернулась в Туруханск. Спустя год Лида сама рассказала Илье о Храмцове. Спокойно так говорила, смеялась, как о давнем пустяке, но Рогожников стискивал зубы и от ненависти даже чуть всхрапывал. «Ты что, Илья?» — поразилась Лида его безумному гневу. «Хочу одного… — с придыхом сказал Рогожников. — Хочу, чтобы его посадили в трюм, запустили туда меня и дали мне в руки нож… Хочу, гаду, в глаза ему посмотреть…» — «Ты отчего такой жестокий?.. Я тебя стану бояться, Илья…» — «А он? Он нет, да?.. — спросил Рогожников. — Я помню тебя, когда ты попросилась ко мне на самоходку, и помню, какая ты была всю дорогу».
Однако Илья решил, что о Храмцове лучше не говорить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23