Господи, в скольких руках она побывает, прежде чем старый служитель с подносом для писем неслышно войдет в сумрачный кабинет секретаря адмиралтейства! Но лейтенант Франклин никак не мог предположить, что этой депеше предстоит путешествовать еще дальше. Ведь именно записку из форта Провиденс Барроу подарит русскому собирателю автографов. Ведь именно записку из форта Провиденс граф Орлов перешлет графу Румянцеву, и два года спустя краткую, но знаменательную депешу прочтут в Петербурге Иван Федорович Крузенштерн и Шишмарев.
А в то августовское утро нарочный-индеец спрятал брезентовый пакет на груди, кивнул белому вождю и степенно вышел из хижины.
Едва он переступил порог, как в хижину, толкнув индейца плечом, ввалился начальник форта Провиденс, и Франклин поморщился, услышав запах перегара.
– Никого?
– Как видите, – сухо ответил Франклин.
– И отлично. – Блейк грузно сел на лавку. – Отлично, лейтенант. У меня, право, нет желания поминать старое, но, клянусь, вы узнали меня, как только явились в Провиденс. Не так ли? А?
Франклин хмуро кивнул.
– Черт с вами, лейтенант, – продолжал Блейк. – Говорю вам: у меня нет ни малейшего желания поминать прошлое.
– У меня тоже, мистер Блейк. Однако, должен признаться, хотел бы видеть на вашем месте…
– Что поделаешь, сэр! В здешних краях… – Он недобро прищурился. – В здешних краях, говорю, и Гарри Блейк сойдет за ангела. Ладно! Итак, вы уходите? Счастливого пути, лейтенант. Вот и все, что я имел сказать вам.
Франклин глядел на него исподлобья.
Блейк поднялся, тяжело ступая, пошел к дверям.
Глава 6
Хижина у Зимнего озера
С севера двигались валкие, медлительные тучи. Пахло преющей хвоей, плотными туманами, ненастьем. Но мешки еще отягощала провизия, в баклагах еще булькала можжевеловая водка, а в расшитых кожаных кисетах шуршал табак, и потому плевать было на все.
Мичман Худ, улыбаясь, запевал «Английский флот». То была излюбленная на эскадрах песня. Ее знали кадеты королевского училища, голоса которых пускали петуха, ее басили задубелые капитаны, вышамкивали ветераны Гринвичского матросского приюта. Ту песню беззаботно насвистывал лейтенант, отправляясь на берег где-нибудь в илистом устье Ганга; ее мурлыкал вахтенный под пронзительные крики олушей и крачек Антильского моря, и бормотал, выпячивая мокрую губу, канонир, нализавшийся в кабаке Кейптауна. А теперь старая морская песня громко раздавалась над быстрой сердитой рекой.
«Все отменно хорошо» – припев этот подхватывали начальник и штурман, матрос и доктор. Все отменно, все своим чередом. В нынешнем году не видать Ледовитого океана? Жаль, но придется зимовать у истоков реки Коппермайн, где бродил некогда посланец Гудзоновской компании Самуэль Херн. Все идет своим чередом. Сперва помогут индейцы, потом – эскимосы. И да здравствует флот!
А проводники-канадцы пели свои песни. В тех песнях французские куплеты соединялись с индейским рефреном. Да, они здорово пели: «В пути повстречал я трех всадников на сытых добрых конях…»
В междуречье Маккензи и Коппермайн было уже не до песен. Тут бреди с поклажей среди голых скал, меж трухлявых валежин, по болотам, а над тобою смолкает прощальный клик лебедей, и широкий ветер несет тебе в лицо острый запах молодого снега.
На привале близ озера, подернутого, как морщинами, рябью, в сумерках, затушевавших лес, Акайчо присел у костра Франклина. Никогда Акайчо не заводил никчемных разговоров, и лейтенант знал, что индеец пришел неспроста. Венцеля не было: он заночевал с частью отряда милях в трех от озера, и Франклин крикнул проводника Михеля.
(Михель был индейцем из племени ирокезов. Бог весть когда и бог весть почему пристал он к вояжерам. В факториях навострился калякать с англичанами.)
Михель опустился на корточки и явно приготовился толмачить. Акайчо вежливости ради отхлебнул из фляги, предложенной Франклином. Акайчо не любил эту дрянь, ее и не пробовали в лесах до появления белых.
– Большой предводитель! – начал Акайчо. – Посмотри на это озеро и посмотри на этот лес. В озере есть рыба, а в лесу есть олени. Теперь посмотри на мешки. Видишь, каждый – как брюхо голодного волка.
«Эге, вот оно что, – обеспокоился Джон. – Нет, нет! Еще рано».
Костер, постреливая, швырял рыжие звезды. Ночь стояла черная и мохнатая. В озере что-то сильно всплескивало.
Акайчо сказал:
– В Страну Северного Ветра и глупец не идет с пустыми мешками. А зима будет ранняя.
– Что ж ты хочешь? – спросил Франклин.
Акайчо усмехнулся снисходительно: белые никогда не знают приличий.
– Не я хочу, вождь. Ты хочешь.
Франклин поморщился: дикарь не слишком-то церемонится с офицером королевского флота, не упускает случая щелкнуть по носу и напомнить, кто от кого тут зависит.
– Ну хорошо, хорошо… Жду совета, друг мой Акайчо.
– На берегу озера белые поставят хижину. Когда Дорога Солнца снова станет длинной, они пойдут к Большой Соленой Воде.
– Благодарю. Но скажи, Акайчо, не ты ли обещался привести нас к истокам реки, что течет в Большую Соленую Воду?
– Мое слово, вождь, верно, как и твое. Но я не знал, что белые так медлительны.
«Медлительны»? Черт побери, индейцы шли налегке, а вояжеры и путешественники тащили всю поклажу.
– Да, я не знал, что твои люди так медлительны и так скоро устают, – продолжал Акайчо. – Ответь: надо ль упорствовать в том, что противно разуму?
«Шельма! Он еще учит, что разумно, что неразумно…»
Акайчо выпускал через ноздри длинный табачный дым.
– Ты опечален, начальник? Не надо печалиться. Ты увидишь Большую Соленую Воду, ты увидишь друзей.
Опустив голову, Джон палкой ворошил костер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56