Дама в костюме пригласила меня войти. Я сообщил ей о своем желании срочно повидаться с мэтром Дранкуром. Она с сомнением покачала головой и предложила записаться на следующую неделю. Я почти умолял ее, ссылаясь на близкую дружбу. Она исчезла за дверью. Пышность и размеры здания пугали меня: это был настоящий лабиринт коридоров, комнат, деловитый улей со снующими туда-сюда людьми обоих полов. Дама, принявшая меня, снова показалась только спустя час и, изобразив огорчение, довела до моего сведения, что мэтр Дранкур занят. Я шатаясь поплелся вон, но она окликнула меня с порога. Она шепотом переговаривалась по телефону. Повесив трубку, она встала и почти на ухо сообщила мне, что в порядке исключения мэтр Дранкур согласен меня принять. Одно условие: он просит, чтобы я написал ему на листке бумаги цель посещения. Проглотив оскорбление, я поспешно нацарапал: «Жюльен, прошу тебя, мне плохо!» и вчетверо сложил листок. Помощница пригласила меня следовать за ней. Мы прошли мимо нарядных курильщиков сигар, миновали не один коридор, заставленный шкафами, полными книг в дорогих переплетах. Наконец она привела меня в клетушку без окон, пахнувшую дезинфекцией, с вращающимся креслом между пылесосом, ведром и половой тряпкой. Прошло еще три часа, а я по-прежнему томился в этом закутке, не зная, надеяться или махнуть рукой на надежду. Я уже был готов к бегству, когда молодой человек прилежного вида заглянул ко мне и сообщил, что мэтр Дранкур ждет меня в конце второго коридора слева. Стучать излишне. Я был очень слаб, усталость придавила меня, как валун. Я шел, шатаясь, и держался за стены со старинными гравюрами и художественными фотографиями. Одна из них поразила меня: на ней красовалась гипсовая статуя Христа у въезда в аэропорт. На постаменте была надпись по-испански: «Взойдите и покайтесь». Я воспринял это как предостережение и приготовился дать деру.
Неподалеку раздалось деликатное покашливание. Жюльен услышал мои шаги, отступление было теперь невозможно. Меня выдал скрип половиц. Я церемонно потянул на себя обитую дверь и оказался в просторной комнате с почти пустым письменным столом в стиле ампир и с крупной африканской скульптурой – тремя идолами в пироге. В углу стояли два компьютера с плоскими мониторами. Это были не одутловатые недоразумения грязно-серого цвета, какие видишь обычно в кабинетах, а совершеннейшие изделия из стекла и стали, две изящные птички на хрупких жердочках. В каждом мониторе вращалось по земному шару, сразу загипнотизировавшему меня своим беспрерывным движением. Мне стало ужасно стыдно. Я даже поглупел от стыда. Жюльен сидел в кресле спиной ко мне, лицом к окну. Он даже не поздоровался со мной. Я хотел от него одного – человеческого отношения. Я окликнул его, он не шелохнулся и не ответил. Я осторожно откашлялся.
– Жюльен, это я, Себастьян. Я пришел.
Он оставался неподвижен, прилип взглядом к неведомой мне точке на горизонте и демонстрировал мне свою великолепную шевелюру – черный окаменевший водопад без единого седого волоска.
– Пожалуйста, Жюльен, поговори со мной, скажи хоть что-нибудь.
Я был до предела издерган. Это невыносимое молчание усиливало у меня чувство, что я разжалован, стерт в порошок. Я машинально опустился на колени, чувствуя, что слезы уже не помещаются под веками.
– Жюльен, скажи мне, что я хотя бы немного достоин тебя.
Я сжал себе лицо ладонями и дал волю рыданиям, которые так давно сдерживал. Хлынул поток слез, смехотворный и неудержимый. Слезы потекли, как кровь, за воротник рубашки, в рот. Не рассуждая, находясь, наверное, под влиянием увиденной в коридоре фотографии, я, подобрав под себя руки, растянулся ничком на дорогом ковре – толстом, вычесанном, из отменной шерсти, по таким имеют право разгуливать только люди хорошего происхождения. Я зарылся лицом в ворс, желая превратиться в половик, о который вытрут ноги более достойные. Судя по звуку, ко мне подошли. Я чуть приподнял голову и узрел перед самым своим носом два тяжелых дорогих башмака с круглыми носами, похожие на кузова шикарных лимузинов. Они блестели, приятно пахли начищенной кожей и изучали меня, как какой-то нелепый предмет, мусор, занесенный сюда по чьей-то оплошности. Не вызывало сомнений, что башмаки сейчас раздавят мне затылок, предадут меня попранию, как и подобало такому хламу, как я. Но вместо этого Жюльен наклонился и поднял меня с пола. Я осмелился взглянуть на него сквозь завесу слез. Меня поразила его красота – зрелая красота, избавившаяся от жеманства молодости. Лицо несло отпечаток величия и доброжелательства. Я бы прополз через всю Францию на коленях, лишь бы остаться на орбите этого лица, излучающего сияние. Все на свете утратило теперь значение, кроме меня и его, навсегда связанных нерушимым союзом Я был перед ним, как случайная дрянь на шелковой простыне, как нищий пред оком властелина. И властелин во славе своей снизошел до этой нечисти, заключив ее в объятия.
– Как же ты, должно быть, исстрадался, Себастьян!
Отречение Петра
Жюльен временно поселил меня в комнате для прислуги в своем офисе, двумя этажами выше его кабинета, под самом крышей. Я взбирался туда по черной лестнице. Вот уже несколько лет я проживал в помещениях для слуг. Подняв штору на оконце, я мог любоваться просторами крыш, утыканных антеннами. Туалет находился на лестничной площадке. Меня конфиденциально пользовал врач: он завернул мой член в подобие пропитанной мазью кольчуги, похожей на чехол, в такие помещают свои пенисы мужчины в некоторых первобытных племенах. Возвращение мне мужского достоинства оказалось длительным делом, гарантии успеха не существовало:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81