От разряда тока, пробежавшего по моему хребту, я лишился чувств.
После этих пыток я уже не был способен даже на подобие сопротивления, и гарпии взялись за прежнее. Теперь регулярное, как бой часов, щелканье выключателя оповещало о наступившем часе лечения. Они по очереди спускались ко мне, внушая мне ужас одними своими огромными ладонями, провонявшими пивом, никотином и средством для мытья посуды, и бесстрастно разглядывали малиновый клубень – бывший мой мужской признак. Склонявшиеся надо мной перекошенные рожи иногда еще сильнее искажались в приступах неуместного веселья. Мне требовалось для семяизвержения все больше времени, мастурбаторш злила моя медлительность, их били судороги, им грозил апоплексический удар, груди покрывались потом, как у бегуний. Наверное, они принадлежали к низшей касте преступного мира Фофо с ее перекошенной физиономией и торчащим вперед, как галоша, подбородком иногда бывала трогательно грустной. Я не оставлял попыток завязать с ней беседу, но она отрицательно качала головой и помалкивала. Жажа, чья волосатая кожа облезала целыми слоями, как у шелудивой собаки, скрежетала зубами – такой звук издают размалываемые кофейные зерна во включенной кофемолке. Она мучилась от артроза, вторая фаланга указательного пальца у нее была скрюченной, как побег старой виноградной лозы. Возня со мной причиняла ей такую боль, что она все больше уступала свои полномочия двум другим. Что до Наташи, то она страдала слишком обильным слюноотделением и не успевала утирать слюни с подбородка.
Убедившись, что я окончательно ослаб, ведьмы перестали запирать дверь: они слушали радио, играли в дротики, гоготали при каждом попадании, их ржавый хохот завершался кашлем и плевками. Они орали, возможно, даже обнимались, судя по долетавшим до меня стонам. Я представлял себе, как эти помятые существа, мохнатые, как мартышки, лижут друг другу морды или еще чего-нибудь, и приходил в сильное недоумение. Иногда, не стерпев исходившей от меня вони, они мыли меня из садового шланга, как скотину в стойле, и грязные воды стекали по желобу. При всей унизительности этого душа он меня успокаивал. Я гнил в своем подземелье, слабел, трясся в лихорадке, у меня кровоточили десны, клочьями выпадали волосы.
Мерзавки исчезают
Потом иностранец, врач родом из Северной Африки, осмотрел меня, и режим содержания несколько улучшился. Теперь я имел право на жидкий суп раз в день, на тарелку слипшейся лапши, на вареный картофель. Мотоциклистка Фофо все же сжалилась надо мной и только делала вид, что мастурбирует меня, водя ладонью вверх вниз, но не дотрагиваясь до моего члена. В заключении я сходил с ума. Беспрерывно мучаясь одними и теми же вопросами, я приходил к единственному выводу: Дора предала меня во второй раз, спланировала все это, велела избить ее саму, чтобы вернее меня запутать. Этот бред уже казался мне доказанной истиной, и я обдумывал, как жестоко ей отомщу. И все же я мысленно взывал к ней ночами, когда темнота придавливала меня, как гигантская рука, упирающаяся мне в грудь, когда от страха у меня перехватывало дыхание.
Но настал день, когда мои мучительницы куда-то подевались. Дверь осталась открытой. Глупо, но их присутствие приобрело для меня важное значение. Они, по крайней мере, занимались мной. При звуках их шарканья, их отрыжек мне становилось легче. Грубое обращение я принимал за заботу. Я часами дожидался их, как трех матерей-кормилиц, но слышал только далекое воронье карканье да капанье плохо закрученного водопроводного крана. Через некоторое время я дополз до лестницы. Дверные петли заржавели, дверной замок был выдран, остались только позеленевшие накладки, как корка вокруг рта. Я был голоден и еле слышным голосом стал звать на помощь. Потом на коленях пополз вверх по ступенькам, ноги меня уже не держали. Так я добрался до узкой комнатушки, где стоял кухонный стол и газовая плита. От запаха прогорклого жира там невозможно было дышать. Повсюду стояли тарелки в засохшем томатном соусе, утыканные окурками, набитые битком мусорные мешки лопнули и превратились в рассадники тараканов. На плите громоздилась огромная кастрюля с макаронами, заросшими синеватой плесенью. Бутылки из-под пива валялись на полу, на месте вытекших из них и давно высохших остатков копошились бесчисленные муравьи. Я исследовал окрестности, держась за стены, чтобы не упасть. На продавленном стуле в соседнем коридорчике я обнаружил все свои вещи – выстиранные, выглаженные, аккуратно сложенные. Все было на месте: и билетики на метро, и все деньги до последнего сантима. Добавлены были даже две ослепительно зеленые сотенные купюры, которые я воспринял как странные сувениры. Слабость мешала мне задуматься о смысле этой заботливости, лишь позже я сумел ее осознать. Слева от коридора находилась большая разоренная комната с тремя вонючими матрасами на полу. Мои тюремщицы жили немногим лучше меня. Значит, они сбежали и больше не придут меня доить? Мне свело судорогой живот – не то от страха, не то от сожаления. Я почувствовал себя чуть ли не преданным: мои мачехи оставили меня сиротой. Я вернулся в подвал и опять улегся.
Не знаю, сколько часов кряду я проспал. Я не хотел уходить, как заключенный, потерявший вкус к свободе. Тюрьма стала для меня убежищем, я не сомневался, что мои отвратительные надзирательницы с минуты на минуту появятся снова. Только холод и сырость подняли меня с подстилки, на которой я гнил заживо. Снова я потащился на кухню, открыл кладовую – и обнаружил там большие запасы снеди. Чья-то заботливая рука оставила там сыр, яблоки, йогурты, ветчину и другие продукты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81