Двое спят с ним, двое охраняют дверь. Его пищу вначале пробует повар, до того, как она покинет его руки, а затем слуга, который подает ее на стол. За ними также наблюдают.
– Да, хорошо, не знаю, что еще я могу для него сделать. Бедный ребенок, бедный ребенок, лучше бы он не родился. Хорошо, Ричард, ты можешь идти.
Сразу же после ухода Фокса Генрих вошел в примыкающую комнату и уставился на свой рабочий стол. Кроме стопки бумаг, оставленных секретарем, на столе лежали хозяйственные счета, деловые предложения и дюжины петиций. Он раздраженно вздохнул, вышел из комнаты и поднялся вверх по лестнице. Он немного колебался, когда проходил мимо апартаментов Элизабет, но решил, что она будет удивлена… – или подозрительна? – если он придет к ней в это время дня. К тому же Генрих хотел успокоиться, а в данный момент один вид Элизабет приводил его в опасное состояние возбуждения.
Стражники у дверей детской подняли свои пики, и Генрих прошел мимо них, заранее улыбаясь. Его приветствовал восторженный радостный крик – двухлетний Чарльз Брэндон заметил его и потопал к нему навстречу. Король схватил крепкого малыша и подбрасывал его в воздух до тех пор, пока тот не завопил от удовольствия, затем звучно поцеловал его, опустил вниз и застенчиво отвернулся. Это привело к новому взрыву смеха, потому что Чарльз был умным ребенком и узнал игру, которую устроил Генрих. Он схватил подол нижней рубашки Генриха, забрался под нее и тесно прижался к ноге.
– Сейчас, сейчас, что это меня держит и мешает? – спросил Генрих громким удивленным голосом. Он нагнулся и стал ощупывать голову и спину Чарльза, щекоча ребенка по ребрам и щипая его маленькие ягодицы.
– О, да это маленький человечек! Помогите! Помогите! Я в плену!
Теперь Генрих делал намеренно тщетные попытки освободиться, поднимая и опуская ногу так, чтобы Чарльз не мог сильно удариться; нагибался, поднимая ребенка ногой вверх и раскачивая его.
– Увы! Я не могу освободиться. Я твой пленник. Сдаюсь. Назови мой выкуп, и я заплачу.
– Слива, – ответил маленький Брэндон с достойной похвалы четкостью.
Генрих рассмеялся с удовольствием, потому что сам научил Чарльза этому слову, и протянул ему кусочек сухого фрукта, покрытого засахарившимся медом. Чарльз отпустил его ногу, затолкал сливу в рот и удовлетворенно зачмокал. Он с надеждой потопал вслед за королем, который пошел во внутреннюю комнату, где был его сын. Сиделка немедленно придвинулась к искусно сделанной люльке. За Артуром поочередно ухаживали женщины, которые буквально ни на миг не сводили с него глаз, кроме тех случаев, когда рядом были мать или отец. Генрих склонился над люлькой и потрогал указательным пальцем нежную как лепесток и мягкую как пух щеку.
– Определенно, он достаточно безобразен, чтобы быть моим сыном, – любовно произнес он.
– О, – спохватилась сиделка, забыв о своем страхе перед негодованием короля по поводу того, что она позволила себе немного оторваться от младенца. – Он прекрасный ребенок, просто прекрасный.
– У меня небольшой опыт по части детей, – со смехом признался Генрих.
Чарльз нетерпеливо потянул его за рубашку, и он нагнулся и посадил ребенка себе на плечо.
– Я приму твои заверения в его красоте, но должен сказать, что для меня он выглядит как маленькая красная обезьянка. Будем надеяться, ради него, что он станет похожим на свою мать. Он хорошо себя чувствует?
– О да, Ваше Величество. Он жадно хватает грудь, и его стул…
Сдерживающе подняв руку, Генрих снова рассмеялся.
– Прошу вас, не надо подробностей. Ох, Чарльз! Ты не должен бить короля ногой по спине и таскать за волосы.
– Лошадь! – воскликнул Чарльз.
– Хорошо, дай мне поцеловать своего сына, и я буду лошадью.
Королевская лошадь галопом промчалась в прихожую, сделала по ней два круга и, почти бездыханная, ссадила Чарльза вниз. Затем король протянул ему еще одну сахарную сливу и жестом приказал няньке маленького Брэндона, которая подошла с его любимой игрушкой, увести ребенка. Рядом со столом стоял семилетний мальчик, он отодвинул в сторону свои книги и бумаги и ожидающе улыбался. Как только Генрих повернулся к нему, он низко поклонился и поцеловал протянутую королем руку.
– Ну, Бэкингем, как дела?
Юный Эдвард Стаффорд, а со времени казни его отца Ричардом III герцог Бэкингемский, вздохнул.
– Ваше Величество, я никогда не выучу все эти вещи. Никто, кроме священников, не разговаривает на латыни. Ведь вы не намерены сделать меня священником, правда?
– Нет, что ты. Мне совсем не хочется этого, только если у тебя самого не возникнет сильного желания стать священником. Но ты не прав, что только священники разговаривают на латыни. Я разговариваю, она нужна также людям, которые едут послами в другие страны, где не знают их языка.
– А математику и музыку им тоже нужно знать? А французский, историю и…
– Это вначале только кажется трудным, Эдвард. Людям высокого положения необходимо знать эти вещи. Я уверен, что со временем ты найдешь это более интересным.
Неожиданно Генрих улыбнулся.
– Возможно, ты слишком засиделся над этим, мой мальчик. Сегодня чудесный солнечный день. Ты будешь учиться лучше, если пойдет дождь. Пойдем, я возьму тебя покататься верхом.
Эдвард Стаффорд подпрыгнул и порывисто крепко обнял короля, Генрих ответил ему таким же объятием, но на лице его была написана досада.
Возможно, ребенок и исправится, но его учителя не были настроены столь оптимистично. Мальчик был решительно тупой, не безнадежно глуп, но совершено не склонный к учебе. Лучше было бы закрепить его любовь и воздержаться от надежды сделать его довольным, сделав полезным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123