.. – с расстановкой спросила подругу Елена Афанасьевна.– Не знаю я, как и поведать тебе о том, – подперевши рукой свою пухленькую щечку, отвечала, не торопясь, Настасья Федосеевна. – Любить-то, кажись, по-настоящему не люблю, а частенько на него взглядываю, люб он мне, не спорю, а полюбить-то его берегусь… проку из того мало будет… отец не отдаст, да и самой идти замуж за него боязно…– Ведь я же и говорю, как можно… за опричника… – торопливо заметила Аленушка.– Не то, а сын-то он… Малюты…– Малюты!..Елена Афанасьевна вздрогнула и даже отшатнулась от своей двоюродной сестры.– Да, Малюты; не в отца пошел, такой тихий, хороший да ласковый, все говорят это, и тятенька, только в семью-то Малютину кто волей пойдет… кто возьмет себе такого свекора… – заметила не по летам рассудительная девушка.– И ты с ним видаешься?– Заходит к тятеньке, так кланяемся… но не часто, на улице иной раз встретишься…– И только?.. – порывисто спросила взволнованная признанием подруги Елена Афанасьевна.Хладнокровная Настасья Федосеевна удивленно посмотрела на нее.– А с тем… с другим-то… не знакома?.. – вся зардевшись от смущения, с трудом спросила Аленушка.– Нет… того так только мельком несколько раз видала… А что, аль тебе в другорядь повидать захотелося?.. – с улыбкой спросила Настя.– Что же, не потаю от тебя, хотела бы, да и не только видеть, а и словцом с ним перекинуться; я не в тебя… коли любовь это, так чую я, что первая и последняя… не забыть мне его, добра молодца, сердце, как пташка, к нему из груди рвется, полетела бы я и сама за ним за тридевять земель, помани он меня только пальчиком… Слыхала я про любовь, да не ведала, что такой грозой на людей она надвигается…– Что с тобой?.. – испуганно залепетала Настя, увидав, что глаза ее двоюродной сестры мечут молнии, а щеки горят красным полымем. – И впрямь, кажись, сглазил он тебя, от того и говоришь ты речи странные…– Нет, не сглазил, поняла я теперь, ты же мне глаза открыла, люблю я его, люблю, хоть может никогда и не увижу его, добра молодца…Елена Афанасьевна замолкла и низко-низко опустила на грудь свое горевшее пожаром лицо.– Ишь ты какая!.. Не даром в тебе цыганская кровь!.. – полушутя, полусерьезно заметила Настасья Федосеевна.На это раз разговор подруг окончился.Он не успокоил Елену Афанасьевну, почему она на другой день и за обедом была задумчива и рассеянна.Трапеза оканчивалась, ели уже клюквенный кисель с молоком, когда дверь отворилась и в горницу вошли два опричника.– Максиму Григорьевичу… милости просим, – встал с места Федосей Афанасьевич, обтирая ручником бороду и обратился к первому из вошедших.За Максимом, немного позади, стоял Семен Иванович.– Хлеб да соль… – произнес Скуратов, делая всем поясной поклон и успев окинуть восторженным взглядом Настасью Федосеевну.– Не побрезгуйте! – отвечала хозяйка, Наталья Кузьминична, высокая, полная, дородная женщина, совершенно под пару своему мужу, Федосею Афанасьевичу.Глаза Семена Ивановича тоже на мгновение встретились с глазами Аленушки, и этот взгляд решил все, она поняла без слов, что они любят друг друга.Девушки тотчас вышли из-за стола и пошли в свои светлицы, а в горнице остались, кроме гостей, лишь старик Горбачев с сыновьями да Наталья Кузьминична, на обязанности которой лежало угостить гостей почетными кубками.– Вот уже ты и свиделась… подлинно, что суженого, конем, говорят, не объедешь! – шепнула Настя Аленушке, выходя из горницы.– Не обессудь, Федосей Афанасьевич, – начал снова Максим Григорьевич, – я к тебе пожаловал с приятелем, друг мой закадычный и единственный… Наслышался он от меня о тебе, о доме твоем гостеприимном… захотел знакомство с тобою повести. Такой же он точно по мыслям, как и я, так коли я тебе, как ты мне не раз баял, по нраву пришелся, то и его прошу любить да жаловать…Федосей Афанасьевич подошел сперва к Скуратову, обнял и троекратно облобызал, а затем обнял и поцеловал Семена Ивановича.– Милости просим к столу, гости дорогие! Жена, наливай полней вина искрометного.Гости сели за стол.Хозяйка, поднеся кубки с поясными поклонами, вышла из горницы, оставив мужчин вести беседу.Беседа эта затянулась надолго.Семен Иванович не принимал, впрочем, в ней большого участия. Ему было не до того. Он чувствовал, что его бросало то в холод, то в жар от только что пережитого им взаимного взгляда; он ощущал, как трепетало в его груди сердце, и с сладостным страхом понимал, что это сердце более не принадлежит ему.В сумерках только выбрались друзья из гостеприимного дома Горбачева.– Ну что, какова моя-то зазнобушка?.. – спросил Максим Григорьевич.– Ничего, краля видная, только перед приезжей не выстоит…– Аль тебя тоже зазнобило?..– Каюсь, сам не свой… да и не с нонешнего.Семен Иванович откровенно рассказал своему другу про первую его встречу с Еленой Афанасьевной.– С Богом, засылай сватов, тебе можно, ты не отверженный… – печально произнес Скуратов.– Сватов… – усмехнулся Карасев… – Кого же мне сватами засылать… Я, как ты знаешь, один как перст… ни вокруг, ни около…– Так сам сватай… Федосей Афанасьевич человек разумный, поймет.– Да что ты, брат, ошалел, что ли? Кажись, всерьез гутаришь… Два раза девушку видел… уж и сватай…– А что ж, старые люди бают, коли первый раз хорошо взглянется, на долго тянется.Друзья вошли на дворцовый двор, в одной из изб которого жил Семен Иванович.Прошло несколько недель.Роман Семена Иванова и Аленушки сделал необычайно быстрые успехи.Мы не будем описывать в подробности его перепитии. Это может занять много места, а между тем у человеческого пера едва ли хватит силы выразить галопирующее чувство, охватившее сердца влюбленных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24