охотиться должно как на диких животных, так и па тех людей, которые, будучи от природы предназначенными к подчинению, не желают подчиняться; такая война по природе своей справедлива.» Аристотель. Политика.I, 3, 8.

Тит Ливий также считает правом завоевателя порабощать жителей побеждённой страны: «…война есть война; законы её разрешают выжигать поля, рушить дома, угонять людей и скот…». Тит Ливий. История Рима от основания Города.XXXI, 30, 2–3.

Самнитские же войны были слишком тяжёлым испытанием для Рима, чтобы можно было пренебречь этим законным правом победителя; и если с армией, в общем-то, благородного противника можно было обращаться вполне милостиво, то изменники, нарушившие условия мира, заслуживали суровой показательной расправы, уже хотя бы для того, чтобы преподать урок другим. Жестокость римлян уже стала их отличительной чертой.Между тем нужно считаться с одним принципиальным ограничением, которое накладывает закон, – армия того времени не имела права входить в город (впервые она окажется там только в эпоху гражданских войн), института же внутренних войск республиканский Рим вообще никогда не знал. Преторианская гвардия появится значительно позднее, но и она никогда не будет численно достаточной, для того чтобы справиться с массовыми протестами, – подавление восстаний потребует участия регулярных войск. Впрочем, дело не в одном только законе – лишних войсковых подразделений просто неоткуда взять, ведь даже в то время, когда не ведутся боевые действия (а короткие мирные передышки, когда случалось чудо и ворота храма Януса вдруг закрывались, за всю историю республики – наперечёт), все силы Рима оказываются задействованными для удержания завоёванного. Все это понимали и власть предержащие.Отсюда не затухающий конфликт делает невозможным безопасное пребывание в одном городе свободных и рабов, которые вполне могут оказаться союзниками недовольных своим положением плебеев. Кстати, совместные выступления рабов и разоряющихся плебеев известны Риму. Так, рабы принимали участие и в захвате Аппием Гердонием, стремившемся к восстановлению царской власти, крепости Капитолия в 460 г. до н. э. («Изгнанники и рабы, числом до двух с половиною тысяч, ведомые сабинянином Аппием Гердонием, ночью заняли капитолийскую Крепость») Тит Ливий. История Рима от основания Города.III, 15, 4.

, и в других волнениях того времени. Словом, неудовлетворённые претензии этой неполноправной массы делают её чем-то вроде того, что во время гражданской войны в Испании при подготовке штурма Мадрида назовут «пятой колонной». Уже сама возможность объединения обездоленной городской черни с рабами делает ситуацию вдвойне опасной, но если конфликт сословий улажен, то и плебеям может найтись вполне полезное и рациональное применение. Словом, именно приток рабов вдруг делает оправданным существование даже самых откровенных тунеядцев. Ведь масса городской черни самим фактом своего существования способна обеспечить необходимую покорность невольников, ибо нет более бдительной и свирепой охраны, нежели упивающиеся властью беднейшие и не сдерживаемые никакой культурой слои. Заметим: именно они вскоре громче всех будут требовать крови на римских аренах, именно они станут самыми безжалостными судьями для выводимых туда; повинуясь именно их настояниям соискатели голосов выборщиков будут обрекать на смерть побеждённых. Эти люди обнаружат что-то вроде наркотической зависимости от чужой боли, и масштаб убийств будет возрастать по своеобразной экспоненте; в цирках начнут устраивать грандиозные военные битвы и даже морские сражения на арене, наполненной водой. Гладиаторские бои станут перемежаться сражениями невольников с дикими зверями; император Траян устроит празднества, во время которых погибнет 10 тысяч человек и 11 тысяч животных. Но даже это не удовлетворит чернь, и скоро она потребует зрелищ шокирующих не одной только жестокостью, но и диким цинизмом и непристойностью: юных девушек заставят совокупляться с дикими быками, схваченных христиан будут заживо жарить на огне, распинать, бросать на съедение львам, крокодилам…Подводя итог, можно сказать, что этот не знающий ничего иррационального, вернее сказать, чисто прагматически подходящий даже к тому, что не имеет никаких рациональных оснований город умел утилизировать и поставить себе на службу решительно все, не исключая даже самых низменных социальных пороков, наверное, не самых лучших своих представителей.Прикосновенность к власти над порабощёнными их городом языками мирила с Римом его пасынков; позволяя им возвыситься над бесчисленными массами невольников, Город в то же время поднимал их в собственной самооценке, ибо теперь уже вовсе не они составляли самое его дно. Ещё будет сказано: «Всякое царство, разделившееся в самом себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит». Матфей. 12, 25.

Меж тем резкое повышение статуса не могло не сглаживать противоречий между благородными сословиями и тем, что было вчерашней чернью античного Левиафана, не рождать нечто вроде признательности к нему. Словом, можно предположить, что недавний аутизм сменялся внутренней предрасположенностью к восприятию ценностей великого города, который, наконец, признал и их собственную значимость для него.Впрочем, институт рабства – это ведь только один (и, в общем-то, даже не самый главный) из аспектов единой глобальной задачи, существо которой состоит в создании более фундаментального базиса дальнейшей экспансии. Повторим сказанное:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167