– Не беспокойтесь, господин Малоссен, с вашим сыном все будет в порядке.– Он мне не сын, а брат.– Это, как вы понимаете, дела не меняет.Он выдал это без всякой аффектации, без улыбки и не спуская с меня глаз. Но за его очками я вижу веселый отблеск, который меня слегка успокаивает. Изобразив улыбку, я спрашиваю:– Мне можно его повидать?– При условии, что вы измените выражение лица. Я не хочу, чтобы вы подрывали его моральное состояние.Интересный мужик этот Марти. Он сказал это тем же флегматичным, чуть-чуть насмешливым тоном, но я сразу же проникся убеждением, что, если и вправду не буду смотреть веселее, Жереми мне не видать.– Не могли бы вы мне сказать, что с ним?– Ожоги разной степени, на правой руке оторван указательный палец, ну и испугался, конечно. Но упорно не хочет терять сознание, предпочитает трепаться с санитарками.– Оторван палец?– А мы его пришьем, минутное дело.Любопытная штука – доверие. Кажется, потеряй Жереми голову, этот чувак, который так четко излагает свои мысли, так же запросто пришил бы ему ее. Живое воплощение профессионализма. И, пожалуй, еще кое-чего – человечности, что ли…– Ладно, как теперь моя рожа – годится?Он пристально смотрит на меня и затем поворачивается к Лорану:– Как на ваш взгляд, Бурден?
Он лежит голый посреди пустого пространства. По всему телу змеятся полосы, покрытые коркой по краям. Губы и правое ухо распухли так, что кажутся накладными. Ему полностью выбрили голову. Когда я вхожу в асептическую камеру, сестра, которая дежурит при нем, хохочет как помешанная. Но если присмотреться, видно, что она в то же время плачет. Он же стрекочет со страшной скоростью, абсолютно не шевелясь при этом. Тельце у него удивительно маленькое, и видно, что весь он совсем еще маленький, если не считать длинного языка.Мне приходится подойти к нему почти вплотную, чтобы он заметил меня. Он улыбается, но улыбка тут же переходит в гримасу боли. Затем его черты возвращаются в исходное положение, как будто с опаской.– Привет, Бен! Смотри, у меня теперь морда, как у Эда Гробаньяра.Сестра поднимает на меня глаза, в которых жалость и восхищение.– Бен, я хотел бы поговорить с тобой наедине.И, как будто он знает ее с незапамятных времен, говорит сестре:– Маринетт, ты не сходишь купить мне какую-нибудь книжку? Почитаешь мне потом, когда он уйдет.Не знаю, в самом ли деле ее зовут Маринетт, но она послушно встает. Я провожаю ее до двери.– Не утомляйте его, – шепчет она. – Через десять минут его возьмут на операцию. – И добавляет с растроганной улыбкой: – Я ему почитаю, пока будут делать наркоз.За дверным проемом – свет в коридоре. Дверь закрывается.– Она ушла, Бен? Ты один?– Один.– Тогда иди сюда и сядь поближе. У меня важная новость.Придвигаю стул вплотную к его кровати и сажусь. Он некоторое время молчит, наслаждаясь напряженностью момента, а затем не выдерживает:– Все, Бен, теперь я знаю.– Что ты знаешь, Жереми?– Как преступник проносил бомбы в Магазин!(Господи…)Секунд десять я слышу только его затрудненное дыхание и стук собственного сердца. Затем спрашиваю:– Ну и как?– Он их не проносил, он их делал прямо в Магазине! (В самом деле хорошо, что я сижу.)– Кроме шуток?Изрядное усилие потребовалось, чтобы это сказать, да еще игривым тоном!– Кроме шуток. Я попробовал: получается.«Попробовал»? Ну, все: чувствую, как на горизонте возникает Худшее. Худшее, чей тяжелый шаг мне теперь так хорошо знаком.– Бен, в Магазине есть все, что нужно, чтобы взорвать Париж, если кому охота.Это верно. Но надо, чтобы была охота.– И в школе есть.Молчание. То еще молчание!– Ну, я и провел опыт.– Жереми, какой еще опыт? Уж не хочешь ли ты сказать, что…– Попробовал сделать бомбу во время уроков, да так, чтоб никто не заметил.(Да нет, все правильно: именно это он сказал.)– Берешь какую угодно дрянь, которая содержит хлорат натрия, например, гербицид, и…И вот мой младший брат Жереми, которому недавно исполнилось одиннадцать, выдает мне точный рецепт самодельной бомбы, все больше и больше расходясь по мере изложения. И его голос накладывается на звучащий в моей памяти голос Тео: «Представляешь, тут один недавно целый день болтался с пятью кило гербицида в карманах!»– Говори тише, Жереми, успокойся, тебе не надо утомляться!(Не надо главным образом, чтобы тебя услышали в коридоре, черт побери! Дожили: у меня брат поджигатель. Мой брат – малолетний поджигатель! А я-то хорош! Тоже мне воспитатель, педагог!)– Все шло как по маслу, Бен, я ее уже разряжал, чтобы принести домой, показать тебе – вот, мол, решающая улика, представляешь? А эта гадина как рванет у меня в руках!(И ты поджег к чертовой матери свой коллеж, Жереми! Ну и ну! ТЫ ПОДЖЕГ ШКОЛУ, В КОТОРОЙ УЧИШЬСЯ!)– Бен, ты мне веришь по крайней мере?В первый раз его голос дрожит.– Бен, ты мне веришь, скажи!Молчание. Долгое молчание. Я смотрю на него. Молчание длится. Из его глаз с обгоревшими ресницами катятся слезы.– Ну вот, я так и знал, что ты мне не поверишь. Бен, ты же знаешь, я тебе никогда не врал!(Иегова, Иисус, Будда, Аллах, Ленин, кто там еще? Ну что я вам сделал?)– Я тебе верю, Жереми, и это будет последняя глава моей повести, я ее расскажу сегодня Малышу и остальным. Изготовить бомбу в Магазине – гениальная идея! Роскошный эпилог! 31 От холода дрожу в июльский день,Горю, тону, живу и умираю,В преддверьи ада слышу голос рая.Грущу и радуюсь, мешаю свет и тень.
– Клара, когда читаешь стихи, соблюдай размер, делай паузы. В поэзии паузы играют такую же роль, как в музыке. Они задают ритм и в то же время они – тени слов. Или их отблески – может быть так и так. Не говоря о паузах, которые предвещают дальнейшее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61