ТОП авторов и книг ИСКАТЬ КНИГУ В БИБЛИОТЕКЕ
Кусты и переулки здесь только для его разделения; им выпало предотвратить его кувырок сквозь себя, сужение в свое русло и вторжение единым потоком в утро Дня Искушения. Играя, мы улавливаем паузы, такты и интервалы регулярного бытия в мешанине дневных событий. Словно сегодня лишь слепок со многих вчера. Безнадежно гадать о своем предназначении. Все факты учтены, остается лишь их безупречно комбинировать, и тогда настоящее предстанет в образе здания с анфиладой обитаемых комнат, своевременно выловленных из вечности.
Все это так. В иные времена воплощаются иные последовательности; теперь они спрятаны в сейфе памяти, ибо время для них протекает по другому. Все же они действительно существовали. Например, опьянение, настигая на исходе дня, делает жизни инъекцию взаправдашней боли, на мгновение поднимая ее ввысь. Чтобы затем превратиться в обычный расплывчатый обман-форму минувших вещей. Эти вещи так же распространены, как и все остальные: вещи-труженики и вещи-святыни. И сухое стрекотание без тембра и истерическое стаккато пассажей,-ими нельзя овладеть, их нельзя отвергнуть. Эти вещи-отметки на жизненном маршруте. Они скрыты в тени, но жизнь без них становится прозрачной, эфемерной и невесомой; она проплывает над всем и над всеми иллюзорным облаком; о ней уже не гадают, а только вспоминают ее, как вспоминают вещи, оставленные на равном расстоянии от нас. Свет выпивает тьму и растворяется в ней, не прямо над нами, как мы предполагали, а вдали. Вдали от нас, в ином безотносительном к нам пространстве. Мы не смели назвать жизнью то, что должно было с нами произойти.
Впрочем, в иные времена все было иначе. Люди видели вещи иными. Все вокруг было пронизано жизнью и знанием: его не замечали, но оно было тут как тут. Не нужно было собираться с мыслями каждый раз перед осторожным зондированием собственных ощущений. Знание было настолько полно собой, что казалось, оно постепенно замкнется в скорлупу своей очевидности, сморщится в ней и неизбежно сойдет на нет, став другой стороной монеты, орлом или решкой. Тогда знание еще знало себя. А жизнь величавыми волнами омывала его, развлекаясь поверхностной игрой ума без каких бы то ни было строгих правил и суровых обетов. Казалось, миллионы прозрачных тканей окутали эти две сущности, но, если приглядеться, ничего особенного не видно, только мили и мили биомассы, подобной безоблачному летнему небу с парящей птицей вдали. То была изнанка реальности. А внутри только голые стены, только алфавит, алфавит милосердия. Тогда каждый знал свое знание. Слова, сложенные из него, и предложения, сложенные из слов, были ясны и рельефны, словно вырезаны из дерева. Каждая вещь не превышала себя. Чувства еще не тиражировали свою единичность. И не превращали вереницы точных фактов в карнавальную мишуру: ведь великолепие было еще неизвестно. Однако еще оставалась разновидность беллетристики, развивающаяся параллельно с классическим знанием (как это было в героический, но заурядный век). В этом знании нетрудно было угадать Его величество Уничтожение, чье венчание никем не было замечено. Но именно оно придало знание, силу и могущество, словно незаконному отпрыску короля. Эту иную традицию мы предлагаем исследовать. Исторические события слишком часто повторяются и не нуждаются в комментариях (я говорю не о записанной истории, а о повседневности, играющей с вами помимо вашей воли). Но, с другой стороны, безотносительные вам события образуют нечто вроде последовательности фантастических измышлений, сменяющих друг друга шаг за шагом, согласно внутренней причинности. Подозреваю, на них вряд ли когда либо смотрели с более выгодной позиции, чем точка зрения явного
или тайного историка. Существование этих неясных феноменов не было подмечено художниками в нимбе, погруженном в светоносный горний поток, с этим уродством на голове , и выявлено без чрезмерного пафоса анафематиста, или евлогиста: тихо, кротко и без лишних слов. Эти феномены, полагаю, открываются не религиозному фанатику, но среднему интеллигентному человеку: он никогда не интересовался ими прежде, то ли от недостатка свободного времени, то ли от неведения о их существовании.
С самого начала стало всем ясно, что кто то напудрил всем мозги. Казалось, все провода оборваны. И весь мир, и чье-то ограниченное, но точное представление о нем, купались в сиянии любви. Она никогда не существовало, но было необходимо как воздух. Она наполнила собой всю вселенную до краев, поднимая температуру вещей. Каждый атом был обречен искать себе пару, и насекомые, и крысы чувствовали пощипывание дремлющей любви. Сквозь вселенский шум и сумятицу она пролилась чистыми водами рефлектирующего интеллекта, привнося его в мировую путаницу. Ее можно было бы избежать, если бы, как говорит Паскаль, у нас хватило бы ума оставить рассудок в нашей комнате. Но индивидуальный драйв выступает вперед полный страсти и hubris а, чтобы отождествиться с привлекательным партнером, посланником неба-все эти времена он вынужден был с ним сливаться, не замечая того. Состояние греховного беспокойства преобладает там, где человеческие глаза отвращены от знания романтическим странником; аромат его духов вызывает греховные и тщетные мысли, ведущие Бог знает куда, наверное в Ад, или, в лучшем случае, в пустоту. Или же к остановке у излучины ручья, но в нем уже не утешит отражение собственного лица: там уже не ощутишь безопасность от знания того, что, каков бы ни был результат, борьба желаний велась только внутри, на арене груди. Страх наказания препятствовал рефлектирующему мышлению и в то же время вызывал экзальтацию на всех фронтах .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Все это так. В иные времена воплощаются иные последовательности; теперь они спрятаны в сейфе памяти, ибо время для них протекает по другому. Все же они действительно существовали. Например, опьянение, настигая на исходе дня, делает жизни инъекцию взаправдашней боли, на мгновение поднимая ее ввысь. Чтобы затем превратиться в обычный расплывчатый обман-форму минувших вещей. Эти вещи так же распространены, как и все остальные: вещи-труженики и вещи-святыни. И сухое стрекотание без тембра и истерическое стаккато пассажей,-ими нельзя овладеть, их нельзя отвергнуть. Эти вещи-отметки на жизненном маршруте. Они скрыты в тени, но жизнь без них становится прозрачной, эфемерной и невесомой; она проплывает над всем и над всеми иллюзорным облаком; о ней уже не гадают, а только вспоминают ее, как вспоминают вещи, оставленные на равном расстоянии от нас. Свет выпивает тьму и растворяется в ней, не прямо над нами, как мы предполагали, а вдали. Вдали от нас, в ином безотносительном к нам пространстве. Мы не смели назвать жизнью то, что должно было с нами произойти.
Впрочем, в иные времена все было иначе. Люди видели вещи иными. Все вокруг было пронизано жизнью и знанием: его не замечали, но оно было тут как тут. Не нужно было собираться с мыслями каждый раз перед осторожным зондированием собственных ощущений. Знание было настолько полно собой, что казалось, оно постепенно замкнется в скорлупу своей очевидности, сморщится в ней и неизбежно сойдет на нет, став другой стороной монеты, орлом или решкой. Тогда знание еще знало себя. А жизнь величавыми волнами омывала его, развлекаясь поверхностной игрой ума без каких бы то ни было строгих правил и суровых обетов. Казалось, миллионы прозрачных тканей окутали эти две сущности, но, если приглядеться, ничего особенного не видно, только мили и мили биомассы, подобной безоблачному летнему небу с парящей птицей вдали. То была изнанка реальности. А внутри только голые стены, только алфавит, алфавит милосердия. Тогда каждый знал свое знание. Слова, сложенные из него, и предложения, сложенные из слов, были ясны и рельефны, словно вырезаны из дерева. Каждая вещь не превышала себя. Чувства еще не тиражировали свою единичность. И не превращали вереницы точных фактов в карнавальную мишуру: ведь великолепие было еще неизвестно. Однако еще оставалась разновидность беллетристики, развивающаяся параллельно с классическим знанием (как это было в героический, но заурядный век). В этом знании нетрудно было угадать Его величество Уничтожение, чье венчание никем не было замечено. Но именно оно придало знание, силу и могущество, словно незаконному отпрыску короля. Эту иную традицию мы предлагаем исследовать. Исторические события слишком часто повторяются и не нуждаются в комментариях (я говорю не о записанной истории, а о повседневности, играющей с вами помимо вашей воли). Но, с другой стороны, безотносительные вам события образуют нечто вроде последовательности фантастических измышлений, сменяющих друг друга шаг за шагом, согласно внутренней причинности. Подозреваю, на них вряд ли когда либо смотрели с более выгодной позиции, чем точка зрения явного
или тайного историка. Существование этих неясных феноменов не было подмечено художниками в нимбе, погруженном в светоносный горний поток, с этим уродством на голове , и выявлено без чрезмерного пафоса анафематиста, или евлогиста: тихо, кротко и без лишних слов. Эти феномены, полагаю, открываются не религиозному фанатику, но среднему интеллигентному человеку: он никогда не интересовался ими прежде, то ли от недостатка свободного времени, то ли от неведения о их существовании.
С самого начала стало всем ясно, что кто то напудрил всем мозги. Казалось, все провода оборваны. И весь мир, и чье-то ограниченное, но точное представление о нем, купались в сиянии любви. Она никогда не существовало, но было необходимо как воздух. Она наполнила собой всю вселенную до краев, поднимая температуру вещей. Каждый атом был обречен искать себе пару, и насекомые, и крысы чувствовали пощипывание дремлющей любви. Сквозь вселенский шум и сумятицу она пролилась чистыми водами рефлектирующего интеллекта, привнося его в мировую путаницу. Ее можно было бы избежать, если бы, как говорит Паскаль, у нас хватило бы ума оставить рассудок в нашей комнате. Но индивидуальный драйв выступает вперед полный страсти и hubris а, чтобы отождествиться с привлекательным партнером, посланником неба-все эти времена он вынужден был с ним сливаться, не замечая того. Состояние греховного беспокойства преобладает там, где человеческие глаза отвращены от знания романтическим странником; аромат его духов вызывает греховные и тщетные мысли, ведущие Бог знает куда, наверное в Ад, или, в лучшем случае, в пустоту. Или же к остановке у излучины ручья, но в нем уже не утешит отражение собственного лица: там уже не ощутишь безопасность от знания того, что, каков бы ни был результат, борьба желаний велась только внутри, на арене груди. Страх наказания препятствовал рефлектирующему мышлению и в то же время вызывал экзальтацию на всех фронтах .
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12