Но внезапно одиночество обращалось обаятельным городом,
Обегающим озеро; можешь тут повстречать
Того, кому надлежит именно здесь быть сейчас. Сна-довольно.
Отполированные,-направлены его продуманной хваткой
В реальность, назад, где она всегда и была,
Отчаявшись дождаться тебя, тогда как проходили месяцы, годы,
Теперь тишина опять воцарилась навечно,
прекрасным пространством,
Настроенным на твои ручные часы,
Как будто опять уже никогда не оставит нас время.
Его грязный рассудок
Придумал все это, ораторию, созданную по канве переписки любовной
О наших сексуальных наклонностях в ранних пятидесятых.
Не то, чтобы это было неправдой,
Но иного рода воображение
Неустанно билось над ними, вздымаясь выше секвой, не
Желая при том их смущать, стирая себя в той же мере,
Как это может колосс, и, стало быть, смотришь, не видя,
И вдруг себя чувствуешь лучше, не задумываясь почему. Продолжение
Следует: боль, восторг, искупление, большая боль,
Фриз, длящийся неустанно, что, к счастью, свойственно фризам,
И не придумать никакого сюжета. Ничего,
К чему было бы можно прицепиться с вопросом.
Это-суррогат удовольствия, это не будет работать,
Но, по крайней мере, нам доведется узнать, что было сделано,
На что мы были способны, на счет занеся добродетели
Зауряднейшей лени. И если она проскальзывает обратно
Сквозь нас, пальцем зацеплена смерти, нам не узнать, где
Начинается тайна: для нас, смутных сновидцев, промокших насквозь
От слишком долгого сидения под дождем.


Мысли девочки

Это такой изумительный день, что я должна вам написать
Прямо из башни, и тем докажу, что не безумна я вовсе:
Поскользнулась всего лишь на обмылыше воздуха
И утонула в ванне нашего мира.
Ты не слишком плакал по мне,-был слишком хорош .
На склоне дня я проходил мимо,
И ее улыбка попрежнему играла у губ,
Как это было века. Она знала всегда,
Как быть восхитительной. О, дочь моя, нежность моя,
Дочь последнего, кто меня нанял, принцесса,
Не задерживайся долго в пути!



Цветущая смерть

Вперед, начиная с дальнего севера, странствует.
Ее редечный с бензиновым привкусом дух, вероятно,
В твоих лобных пазухах был накрепко заперт,
тогда как отсутствовал ты.
Ты должен дать ему выйти.
На краю дыхания существуют цветы, слабые,
Там оставленные лежать.
Одно дает передышку другому,
Либо в движениях их воцарится симметрия,
Благодаря которой, к тому же, каждый не похож на другого.
Однако, это их общая пустота,
И предает предназначение вещи не быть разрушенной.
Через сколько же фактов нам довелось проломиться,
И, как раньше, там продолжают фасады мерцать,
Мираж, но ни края ему, ни конца. Поначалу мы
должны уловить
Замысел в бытие. Затем развенчать,
Пустив остатки по ветру,
С тем, чтобы старая радость, проста как вино,
Кусок пирога или дружба, в последний раз с нами осталась,
Опираясь на ночь,
Чья уловка ее наградит окончательным смыслом.


Из автопортрета в выпуклом зеркале

Как это сделал Пармиджанино,-правая рука
Больше, подавшейся на зрителя, головы,
Слегка отстраненная, как если бы застила
То, что сама возвещает. Несколько оловянных тарелок,
Старые балки, мех, плиссированный шелк, кольцо из коралла
Слиты в едином порыве, ведущем лицо, что наплывает на нас
Или в сторону, словно рука,
Если б та не находилась в покое. Такова уединения суть.
Вазари писал: Однажды Франческо вознамерился
Написать автопортрет, наблюдая себя с этой целью
В выпуклом зеркале, какое по обыкновению пользуют
Парикмахеры... Для чего он взял шар,
Приготовленный из дерева токарем, распилил его пополам
Соразмерил с зеркалом, и написал себя, являя тем самым
Высочайшее искусство точности в подражании,
Таким, каким видел себя отраженным в стекле,
Отражением чего стал автопортрет.
Стекло изображало то, что он видел,
И этого было достаточно-образ его
Глазированный, бальзамический взят был широким углом,
Время дня или же интенсивность свечения,
К лицу льнущего, жизнью и осязаемостью его наполняли
В волне возвращенной прибытия. Душа себя утверждает,
Но как далеко может она от глаз отойти,
Чтобы вернуться в гнездо свое как ни в чем не бывало?
Поверхность зеркала выпукла, расстояние значительно возрастает,
Иными словами, этого хватает вполне, чтобы заметить,
Что душа схвачена в человеческий плен,
Что не вырваться ей за границу взгляда, схватывающего картину,
Так были одурачены ею,-согласно Вазари,
Весь папский двор,-ею, обещавшей нам полноту.
Которая никогда не свершится. Душе должно быть там, где она есть.
Вопреки неустанности, вслушиваясь в капли дождя,
В то, как стучат они по окну, во вздохи листьев осенних,
Крошащихся на ветру, она жаждет воли, вовне, но должна
Оставаться на этом же месте, недвижной. Она должна
Двигаться как можно меньше. Вот, что повествует портрет.
Но во взгляде читается такая смесь изумления, нежности,
Сожаления, превосходящих силой свои же пределы,
Что не в состоянии мы долго смотреть на него.
Куда как проста эта тайна. Ничтожность его обжигает,
Понуждая хлынуть горячие слезы: душа вовсе и не душа,
Она ничего не таит, мала она, без остатка сливаясь
С собственной нишей: с пространством своим-
Т.е. мгновеньем нашего созерцания.
Это-мелодия, в которой словам не находится места.
Все слова спекуляция (от латинского speculum, зеркало):
Не в силах найти значение музыки, они нескончаемо ищут,
Мы же видим расположение снов,
Оседлавших движение, лицо уносящее
В перспективу вечерних небес, лишенную
Распрей фальшивых, как доказательства истин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12