– Я говорю вам, ваше императорское величество, – продолжал я, удерживая готовые сорваться с языка резкие выражения, – что эти фиги отравлены.
– А я говорю, что ты лжешь, ты – языческий дикарь! Смотри! Или ты сделаешь это, или я! И тогда ты узнаешь, кто из нас говорит правду, ты или же я. А теперь – повинуйся или, клянусь Христом, завтра ты станешь короче на голову!
– Августусу угодно грозить мне, но в этом нет необходимости, – заметил я. – Но если я съем фигу, то поклянется ли Августус не трогать больше ни одной из оставшихся?
– Да, – согласился он, икая, – так как тогда я буду знать правду. А ради правды я и живу, хотя, – добавил он, – я ее еще не нашел.
– А если я не стану есть, то не переменит ли Августус своего намерения?
– Клянусь святой кровью, нет! Я съем их целую дюжину. Я не позволю оскорблять себя женщине и варвару. Ешьте, иначе начну я.
– Хорошо, ваше императорское величество. Пусть лучше сегодня утром умрет варвар, чем мир потеряет своего великолепного императора. Я съем этот плод, и тогда вам станет ясно, что могло произойти с вами, императором; возможно, что моя кровь ляжет грузом на вашу душу. Кровь, которую я отдаю, спасая вашу жизнь!
С этими словами я поднес фигу ко рту. Но, прежде чем я успел прикоснуться к ней, быстрым движением, подобным тому, с каким пантера прыгает на свою жертву, Ирина вскочила с кушетки и выбила ее из моей руки.
– Ну что вы за существо, – сказала она, – если заставляете этого храброго человека отравить себя, чтобы он мог спасти вашу бесценную жизнь! О Господи! Что же я сделала, что должна была дать жизнь такому негодяю? Кто бы ни отравил эти фиги, они же отравлены, что уже доказано и может быть доказано снова. Я говорю вам, что если бы Олаф попробовал сейчас одну из них, он был бы уже мертв или умирал.
Константин выпил еще один кубок вина, который неожиданно на мгновение отрезвил его.
– Я нахожу это странным, – проговорил он с усилием. – Вы, моя мать, готовы были позволить мне съесть этот плод, который отравлен, по вашему заявлению, то есть кое-что по этому поводу вам известно. Но когда генерал Олаф предложил съесть его вместо меня, вы вырываете плод из его рук, как он сам сделал это со мной. И еще одно обстоятельство, не менее странное. Этот Олаф, заявивший, что фрукты отравлены, предлагает съесть один из них, если я дам обещание не трогать их. А это значит, что если он прав, то он предлагает отдать свою жизнь вместо моей. Я же для него ничего не сделал, кроме того, что обозвал его крепкими словами. А так как он ваш слуга, то ему нечего ожидать от меня, если я в конце концов одержу над вами победу в борьбе за власти. Теперь много говорят о чудаках, но такого я еще не видывал. Или Олаф – лжец, или же он – великий человек и святой. Он говорит, мне рассказывали, что обезьяна, съевшая принесенную в тюрьму фигу, издохла. Что ж, раньше мне это не приходило в голову, но и здесь, во дворце, немало обезьян. Давайте же решим вопрос испытанием и выясним, что за штучка этот Олаф.
На столе стоял серебряный колокольчик, и, пока он говорил, я взял его и позвонил. Вошла фрейлина, и ей был отдан приказ привести обезьяну. Она удалилась, и скоро прибыли смотритель и его обезьяна. Это было крупное животное из породы бабуинов, хорошо известное всему дворцу своими шалостями.
Войдя по команде человека, приведшего ее, обезьяна поклонилась всем нам.
– Дайте животному вот это, – император протянул смотрителю несколько фиг.
Обезьяна взяла фиги и, понюхав их, отложила в сторону. Тогда смотритель покормил ее какими-то засахаренными фруктами, которые она ловила и поедала. Наконец, когда ее подозрительность несколько уменьшилась, он бросил ей одну из фиг, которую она тоже проглотила, не сомневаясь, что это засахаренный плод. Через пару минут она стала проявлять признаки недомогания и вскоре умерла в конвульсиях.
– А теперь вы верите, мой сын? – спросила Ирина.
– Да, – ответил он. – Я верю, что в Константинополе есть святой. Господин святой, я салютую вам! Вы спасли мою жизнь и, если все выйдет по-моему, жизнь вашего святого собрата! И я спасу вашу жизнь, хотя вы и служите моей матери.
Договорив это, он выпил еще один кубок вина и, шатаясь, вышел из комнаты.
Смотритель по знаку Ирины поднял свою мертвую обезьяну и тоже оставил помещение, сотрясаясь в рыданиях, ибо он очень любил это животное.
Глава IV. Олаф предлагает свой меч
Мы с Ириной остались одни в этом чудесном месте, за столом, на котором стояли вина и кувшин с отравленными фигами. Погнутая золотая чаша лежала на мраморном полу.
Императрица сидела на кушетке, с некоторым изумлением глядя на меня, я же стоял перед ней, полный внимания, как и положено солдату на своем посту.
– Удивляюсь, почему он не послал за кем-нибудь из моих слуг, чтобы те попробовали эти фиги… За Стаурациусом, например… – проговорила она задумчиво, затем чуть слышно рассмеялась. – Да, если бы он сделал это, мне пришлось бы пожалеть кое о чем большем, нежели эта обезьяна, которую я иногда сама кормила. Это было искреннее животное, единственное существо, которое не вытирало пыль у ног Августуса. О! Теперь мне припоминается, что он всегда ее ненавидел, так как, будучи ребенком, он имел дурную привычку дразнить обезьяну палкой, подходя к ней на длину ее цепочки, и бил ее. Но однажды, когда он подошел чуть поближе, она его схватила, ударила по щеке и вырвала у него клок волос. Еще тогда он хотел это сделать. И так и не забыл об этом. Он никогда не забывает то, что ненавидит. Вот почему, значит, он послал за этим бедным животным.
– Августа должна вспомнить, Августус не знал, что фиги были отравлены.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95