— Надо послать Белова. У него самая интересная тема, он долго над ней работал и кончает реферат на днях.
Иван Антонович утвердительно закивал.
— Верно, верно! У Белова должна быть интересная работа.
— Надо послать Белова, — повторил Палавин, садясь.
— Ты как, Вадим? Кончаешь? — спросил Каплин.
— Я думаю, что… — Вадим решительно поднялся. — Я еще не кончил. Обо мне нечего говорить — я кончу недели через две, не раньше. Я поддерживаю кандидатуру Андрея Сырых. Считаю, что он самый достойный из нас. А самый недостойный из нас — Сергей Палавин.
Все удивленно оглянулись на него. Стало тихо.
— Это почему? — спросил Спартак. — Объясни.
— Я объясню. Я считаю, что мы посылаем лучших. И не только в учебе, но и по своему общественному, моральному, комсомольскому облику. А Палавин не отвечает этому требованию.
— Он что же, — спросил Каплин, — человек необщественный?
— Как всякий карьерист.
— Я карьерист?
— А для тебя это новость?
Все вдруг зашумели, заговорили сразу. Каплин держал Палавина за руку и пытался усадить его на место, а тот, вырываясь, повторял с ожесточением:
— Нет, постой!.. Постой, я говорю!..
— Сядь! — крикнул Каплин, ударив кулаком по столу. — Я требую порядка.
К Вадиму подошел Спартак.
— Ты должен объясниться. Сейчас же.
— Я объяснюсь послезавтра на бюро. Подробно объяснюсь.
— Пусть здесь говорит! — крикнул Палавин. — Я требую здесь!
— Здесь я не буду, — сказал Вадим.
— Это интрига. Я требую немедленно! Как он смеет!..
— Здесь я не буду, — повторил Вадим громко. — Это касается твоего комсомольского лица. Здесь есть беспартийные, не комсомольцы. Не волнуйся — все скажу на бюро.
— Действительно, какой-то шантаж! — фыркнув, сказала Камкова.
— Но меня же оскорбили! Позвольте… Иван Антоныч!
— Я не совсем сведущ в ваших комсомольских законах. Случай, видимо, щекотливый…
Спартак раздумывал минуту, исподлобья поглядывая то на Палавина, то на Вадима. Потом сказал, тряхнув головой:
— Хорошо. Если вопрос стоит шире, он должен разбираться не здесь.
Раздались голоса с мест, и, как всегда, были среди них и серьезные и юмористические:
— Правильно, Спартак!
— Но мы же хотим знать…
— Палавин, требуй у него сатисфакции! Брось варежку!
— А кого мы выдвигаем?
— Спокойно, — сказал Каплин, подняв руку. — Я согласен с секретарем бюро. Видимо, у Белова есть причины, если он не находит возможным здесь говорить. А сегодня мы приблизительно наметили кандидатов: Сырых, Палавина, Фокину. Кто из них поедет — выяснится в ближайшие дни. Все. Собрание считаю закрытым. Теперь объявление: товарищи, кто хочет приобрести экземпляр нашего сборника — платите два пятьдесят Нине Фокиной!
К Вадиму стали подходить студенты, спрашивали вполголоса:
— В чем дело? А?
— Какая тебя муха укусила? — спросила Нина. — То, что он карьерист, это, между нами, весьма вероятно. Но надо ж иметь веские основания…
Вадим раздраженно отмахивался.
— Потерпите, узнаете…
Все понемногу вышли из аудитории. Палавин ушел первым, потом вернулся, о чем-то заговорил с Каплиным. Вадим расслышал только одну фразу:
— Я ж тебе говорил — ты помнишь?
Собирая в портфель свои бумаги, Каплин озабоченно кивал:
— Разберемся, разберемся…
Они ушли вместе с Иваном Антоновичем и Камковой. Вадим остался в аудитории, зная, что ему предстоит разговор со Спартаком. Наконец ушел последний человек. Слышно было, как в коридоре продолжалось громкое обсуждение. Чей-то густой, сытый бас — кажется, того толстогубого старшекурсника, что сидел рядом с Каплиным, — проговорил:
— У французов есть совет для таких темных случаев — шерше ля фам. Ищите женщину. А?
— Ну, глупости!
— Не глупости, милый мой, а вот ищи и обрящешь…
Кто-то засмеялся, потом голоса стали удаляться и стихли. Спартак сел рядом с Вадимом на стул.
— Ну? — сказал он нетерпеливо. — Говори залпом.
Вадим коротко повторил ему рассказ Вали Грузиновой. Спартак все больше хмурился и сопел. Он всегда сопел, погружаясь в неприятные и затруднительные размышления.
— Что, все-таки будет ребенок? — спросил он отрывисто.
— Не будет, я же говорю. Но дело-то не в ребенке.
— Понятно.
Он опустил голову и долго молчал, покусывая ноготь мизинца.
— Ничего не понятно, — сказал он наконец. — Палавин? Черт знает что… Так. Но это одна статья. А при чем тут карьеризм?
— А при том же. Мне кажется, карьеризм и эгоизм — две стороны одной медали. Понимаешь, человек, который в личной жизни вот такой эгоист, он не может быть честным и в общественной жизни. Разве ты не видишь связи?
— Связь, может быть, и бывает… Но, понимаешь…
— Что?
— Да вот — скверная история. И сложная. Вопросы морали, молодежной этики — все это важнейшие вещи, и они касаются нас с тобой кровно. Но браться за них надо серьезно. В сущности, мы вторгаемся в интимную жизнь человека. Так? Это надо делать обдуманно, иметь прочные основания. Чтоб не получилось, что вот, мол, захотелось товарищам из «комсомольской бюры» покопаться за чужой занавеской — они и копаются. Могут так подумать?
— Мало что могут…
— Вот и не «мало что», а могут. А не должны! Понятно? Надо доказать, что мы имели право вторгнуться в личную жизнь — и не только имели право, а должны были это сделать. Давай-ка подумаем… — Он зажмурил вдруг глаза и заговорил медленно, сосредоточенно, как бы оценивая в мыслях каждое слово. — Так… Он соблазнил девушку, обещая на ней жениться. Но не женился. Поступил подло. Так… Нет, слушай, ерунда! Лепет! Совсем не так все было, гораздо сложней, не так, и не можем мы так говорить, глупости! Да, но… Ты доверяешь этой Грузиновой?
— Я доверяю, — сказал Вадим твердо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137