Да это же опять Содом и Гоморра.
Вместе с национальной нетерпимостью должна была исчезнуть и национальная гордость, а вот с этим дражайшим чувством мало кто пожелал бы расстаться. Уж вы мне поверьте. Выбирая между головной болью и утратой национальной гордости, большинство идиотов, населяющих этот мир (по себе помню, сам таким был!), выбрало бы головную боль, пусть хоть ежедневную. И я молчал. Вот это, если хотите, и можно называть Заговором Посвященных.
На самом деле не было никакого заговора.
Ну посудите сами. Макроинтеграция: Америка уходит обратно под юрисдикцию Англии, Китай и мусульманский мир сливаются с Россией, африканские страны спокойно разбегаются на две империи — что это? Как это?! А полная ликвидация всех видов оружия массового поражения, единая компьютерная сеть, два мировых языка, две великие культуры, объединившие вокруг себя все прочие, две супердержавы нового типа — не тюрьмы, а университеты народов!.. И тут же — неожиданно острое противостояние двух половинок Ойкумены.
Я ожидал более беспорядочного, даже более кровавого, но в итоге и более утопично-прекрасного варианта.
Ну, как, как оно все могло произойти за каких-то шесть — восемь лет? Только из-за того, что евреи полюбили арабов, белые — негров? Не верю. Режьте меня — не верю!
Можно и с другой стороны взглянуть. Макроинтеграция шестого года ничем не чудеснее всего предыдущего. Ну как объяснить, что какой-то лысый придурок сто лет назад заразил полмира бредовыми идеями, да так заразил, что люди еще лет семьдесят, даже больше, во всю эту ахинею верили и десятками миллионов друг друга уничтожали во имя светлого будущего? А в девяносто первом? Да ни один хваленый американец, вместе со всеми компьютерными мозгами, не сумел предсказать, что советская империя в течение полугода развалится как карточный домик… С хэдейкином и то понятнее: люди перестали болеть головой и резко поумнели. Разве это не логично?
Наверно, я что-то доброе все-таки сделал для людей. Наверно, это хорошо, что меньше стало терактов, государственных границ, глупого гонора, малоинтересных в культурном отношении языков, затрудняющих понимание, существенно меньше сделалось притеснений, унижений, издевательств, а геноцида не стало вовсе. Наверно, все это хорошо. Но я ведь потом занялся политикой, я же в парламентах сидел и выдвигал законопроекты, их даже принимали, и не раз, предложенные мною законы… Боже мой, которого нет, они же после «нобелевки» по химии дали мне еще одну — премию мира, и там, в Стокгольме, я пытался им что-то сказать, объяснить что-то, но они же ни черта, ни черта не поняли!..
И я не понимаю, почему теперь русские ненавидят британцев, то есть русские монголы ненавидят британских французов, а британские японцы ненавидят русских поляков, я не понимаю, чего они вообще хотят, почему опять воюют. Их ненависть, их нетерпимость просто перетекла в иные формы, но она сохранилась, она снова зреет, крепнет, и, поскольку я не понимаю, на чем это все основано, я и сегодня представить себе не могу, чем оно может кончиться. Тогда тоже не мог, за что меня, наверно, и пристрелил этот псих, ни разу в жизни не глотнувший хэдейкина…
Зачем я вернулся? Я ведь не понимаю и не люблю людей. Может, и вправду им нужно было отрезать что-нибудь более существенное от их уродливого генотипа? Или совсем не стоило их трогать?..


ПЕРВОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ К ЭПИЛОГУ


Москва. Четырнадцатое главное управление ФСБ (ЧГУ). Кабинет генерал-полковника Форманова

Они снова собрались втроем, в том же составе: Алексей Михайлович за столом, дядя Воша в кресле и Грейв на стуле возле стенки — спина прямая, как у солдата в строю, уголки рта скорбно опущены, а в глазах жуткая пустота полной готовности ко всему.
— Товарищи, — начал он, — сегодня мы с вами вместе закончили читать сие произведение искусства. Признаюсь, не ожидал, что придется узнать о событиях 2017 года. Бог с ним, с этим не наступившим годом. Роман Разгонова куда любопытнее в той части, где автор повествует о событиях, якобы уже свершившихся, в период с 1991-го и по 2000-й год. Прошу высказываться.
— Игнат, — начал Форманов, — ты меня извини, конечно, за легкомысленный тон, но если это сценарий нашей с вами жизни, то пусть Разгонов вместе со всей своею службой ИКС засунет его в задницу. Листочков в рукописи много, на всех хватит.
— Присоединяюсь, — кивнул Кулаков. — Существование этих бессмертных идиотов, возвращающихся с того света, я еще худо-бедно готов допустить, тем более раз ты, Игнат, со своей командой занимался ими всерьез, но роман о будущем — это же стопроцентная фантастика. А то, что девяностые годы описаны в нем с ошибкой, говорит лишь об одном: Разгонов не сегодня начал писать свою книгу, во всяком случае придумал ее еще тогда, лет десять назад, и теперь просто не хотел ломать замысла с поправкой на реально изменившийся мир.
— О! — вскинул руку Грейв. — Ловлю на слове. Реально изменившийся мир — это ты очень точно сказал. А знаете, когда мир реально изменился? В девяносто первом году.
После такого откровения впору было разразиться бурными и продолжительными. Да, отношение к тогдашнему путчу и его подавлению у разных людей было разным, но вряд ли хоть кто-нибудь стал бы спорить, что именно московский август перекроил в тот год всю мировую историю и геополитику.
Форманов что-то такое пробурчал неопределенно.
— Эх, товарищи, опять вы ничего не понимаете! — вздохнул Грейв. — Я-то говорю не об августе, а об июне девяносто первого, когда доблестные сотрудники Вергилия Наста расстреляли в подъезде на Садовом кольце Давида Маревича и Анну Неверову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139