«Чушь какая-то», — подумал я. Но трубку дал.
И вот буквально в эти минуты, пока Женька занимал мой номер, подонок и отморозок Сергей Зеварин, наткнувшись на короткие гудки, перезвонил мне домой. Оказывается, по его понятиям, я остался ему каких-то денег должен, то ли двести долларов, то ли сто пятьдесят. Он спрашивал абсолютно серьезно, похоже, даже без всякого задания от своей конторы. Он просто не хотел терять последнего кусочка с моего стола. Но главное, что все это он с удовольствием и в подробностях выложил Белке. Дальнейшее в комментариях не нуждается. «Ты все еще общаешься с этим недоумком, с этой плесенью?!» вопросила моя жена с порога. И я оставил всякие надежды на примирение еще на добрую неделю.
Удивляюсь, как я дотерпел до вечера! Впрочем, знаю: мне безумно хотелось нажраться, но не в одиночку, а вместе со всеми, я должен был прийти в компанию трезвым. Вот в чем дело. Мне хотелось оттянуться по-настоящему. Как в юности.
Что я и исполнил ближе к ночи в лучшем виде. Просто в рекордном варианте.
Чем еще был наполнен этот день, и вспоминать не стану. Потому что ночь выдалась потрясающая.
На Бульваре гулял Гоша, пили почти горячую водку с почти горячим томатным соком (про лед почему-то все дружно забыли), зато и сока и водки было много, а когда все закончилось, Пролетаев побежал в магазин за добавкой. Но и там продавалась водка с температурой окружающего воздуха, то есть плюс тридцать два. Некоторые считают, что в жару много не выпьешь. Полная ерунда! Едва не закипающая «кровавая Мэри» легко опрокинулась в наши желудки, лишь возбудив новые желания. И тогда Гоша позвал всех к себе, благо жена его Нелли и сын Вася были в отъезде. Многие возражали. Гоша уговаривал. В итоге не удалось уговорить лишь двоих: Владимира Ивановича (у него Лиза болела) и мою Белку (у нее, наверно, душа болела). Недопустимо язвительный тон? Но я правда обиделся: ведь Белка возражала сильнее прочих. На то, чтобы я отвел домой собаку (как поступил, например, Олег), не согласилась. Ушла сама и просила вернуться пораньше. Ну, я и вернулся. Так рано я еще никогда не возвращался — в четыре утра.
Но я же говорил: мне вдруг захотелось оторваться по полной программе. Специально употребляю этот молодежный штамп. Хотелось расслабиться и загулять именно по-молодому. Понятно, что Белке это не нравилось. Пока Олег отводил своего далматина Фари, а Ваня — овчарку-переростка Стендаля, мы отправились с Гошей к нему на кафедру за чудесным армянским коньяком домашнего розлива. Привез какой-то слушатель в качестве подарка огромную бутыль, и оставалось в ней еще литра три. Так что мы с Гошей напиток, конечно, продегустировали прямо там, в кабинете. Оценили тонкий букет (после изрядной дозы водки с томатным соком!) и в обнимку с бутылью вернулись к женщинам на Бульвар. Вот тут оно и случилось.
Армянский коньяк оказался волшебным. Я вдруг совершенно другими глазами посмотрел на Ланку Рыжикову. Она улыбнулась, увидев нас, откинула челку со лба и стала как две капли воды похожа на ту самую свою фотографию. Впервые за полгода. Я просто онемел от восторга.
Ну а дальше вся пьяная компания завалилась к Гоше домой. И там было по-настоящему здорово. Коньяк выдули весь, виски, правда, не тронули. А стояло его в баре — хорошего, настоящего, — немерено. Зато еду смели полностью и вылакали до капли всю водку из холодильника. Курить выходили на лестницу босиком, наслаждаясь прохладным каменным полом, ведь температура так и не опустилась ниже тридцати. А уж какая была температура у меня в крови!.. Мы же музыку врубили и танцевали всю ночь, как школьники, грамотно чередуя быстрые танцы и медляки, меняясь партнершами, вновь присаживаясь к столу и наливая, а затем вновь вскакивая и окунаясь в горячую стихию движений.
Гоша, отпустив тормоза, беззастенчиво клеился к Арине, благо Дима отсутствовал; Сашка — более скромно, но тоже недвусмысленно приглашал все чаще Ланку Бухтиярову под ядовитые шуточки законного мужа и своего друга Вани, а я……
Я просто сошел с ума. Глядя на Рыжикову, я читал свое отражение в зеленой бездонности ее глаз и трепетал; в быстрых танцах я воспарял над паркетом и пронзал головою старинные перекрытия дореволюционного дома, а в медленных — чувствовал, как ее пульс сливался с моим пульсом в ритме очередного лирического шлягера; я погружался в музыку всем существом и захлебывался на вдохе, я расплывался и таял в жарком сиропе безумной июньской ночи…. Нет, ребята, от алкоголя так не бывает — скорей уж меня одурманила эта зеленоглазая колдунья. И что это вдруг на нее нашло?
Ланка была в ударе. Она выпила ровно столько, чтобы забыть об условностях и выплеснуть в мир всю свою нерастраченную женственность. Энергия, безупречная точность и магнетическая откровенность ее движений заставляли думать, что как минимум половину сознательной жизни провела она не в швейных мастерских, а на сцене ночного стриптиз-клуба. И поскольку с определенного момента я находился с нею рядом непрерывно, Ланка начала использовать мое тело в качестве шеста. О, как она прижималась ко мне в танце самыми жаркими местами! И улыбалась от уха до уха, и при этом твердила, как обычно (только теперь со страстными придыханиями), что она старая, больная, холодная женщина. Боже, сколько раз я слышал на Бульваре эти ее смешные, наивные, трогательные, слова. Но только теперь мне открылся их потаенный смысл.
О, как я хотел доказать ей обратное!…
Вот лишь один из наших диалогов:
— Ланка, мне так здорово с тобой!
— Перестань, я старая, больная, холодная женщина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139