Он снова заснул почти сразу, а когда пробудился, на будильнике было десять утра.
Босиком он подошел к двери и приоткрыл ее.
— Натали! — позвал он. — Натали!..
И так как она не появилась тотчас же, он почувствовал себя покинутым.
«Знаменательный…».
Почему это слово пришло ему на память? Что же такого знаменательного было у него вчера, кроме того, что он напился?
Он снова лежал в постели, когда вошла Натали, свежая, в клетчатом ситцевом переднике и в косынке, которую она повязывала на голову во время уборки.
— Как вы себя чувствуете?
— Плохо. Мне стыдно…
— Если бы все, кто иной раз выпивает лишний стакан, стыдились этого, то вся земля стала бы долиной слез.
— Натали, а кто меня раздевал?
— Я.
— Дети меня видели?
— Они даже не входили в спальню. Я им сказала, что вы простудились и захотели полежать в постели.
— Не могли бы вы сделать мне чашку очень крепкого кофе?
— Как только вы меня позвали, я налила кипятка в фильтр.
С всклокоченными волосами, он сидел в постели, откинувшись на подушку. Он сознавал, что зависит от Натали, и, как маленький мальчик, смирно ожидал ее.
— Осторожно. Кофе очень горячий.
— Вы уже ходили за продуктами?
— Я позвонила мяснику, и он принес мясо, осталось только купить овощи.
— Вы боялись оставить меня одного?
— Я же могла вам понадобиться.
— Я вам был противен вчера вечером?
— Да нет. Вы вели себя вполне пристойно.
— О чем же я говорил?
— О каком-то контракте, который только что подписали…
— Я это не выдумал. Я действительно подписал важный контракт. А сейчас спрашиваю себя, нужно ли было это делать… Это Брассье меня втянул в эту сделку…
— Вы хоть мастерскую свою не продали?
Она не любила Брассье. Считала его слишком честолюбивым. Что до Эвелин, то Натали ее на дух не переносила. Говорила о ней так:
— Она из тех женщин, которые только и думают, что о своих туалетах, и заботятся только о своей красоте. Уверена, что не пройдет и десяти лет, как она сделает себе операцию, чтобы избавиться от морщин. И чем она занимается целыми днями?
— Нет, мастерскую я не продал. Напротив… Постойте… У меня такое впечатление, что, когда я там был, приходила одна из моих лучших клиенток…
Не знаю, как я себя вел при ней… Только бы не наговорил кучу глупостей…
Кофе хорошо на него действовал.
— Нельзя ли мне еще чашечку?
Он просил так стеснительно, что она не смогла удержаться от умиленной улыбки. Словно это был нашаливший большой ребенок, старающийся заслужить прощения.
Он набрал номер телефона мастерской.
— Алло! Мадам Кутанс? Будьте добры, позовите Давана…
Он услышал сначала удаляющиеся, потом приближающиеся шаги.
— Алло!
— Жюль? Извини, что беспокою. Я, пожалуй, не приду сегодня в мастерскую до полудня.
— Я так и думал.
— Я был совсем пьяный?
— Дальше некуда.
— Скажи… а глупостей я не делал?
— Вовсе нет.
— Мне смутно припоминается, будто я видел мадам Папен…
— Ты даже назвал ее мадам Папин, но тут же поправился.
— Что я ей сказал?
— Ты объявил ей, что у тебя будет магазин в Довиле. А она захотела убедиться, что ты все же останешься в Париже и будешь — по-прежнему работать для своих клиентов…
— Ничего не помню…
— Более того… Послушай… Она принесла изумруд каратов на двадцать, который достался ее тетке от ее бабушки или прабабушки. Она спросила, не можешь ли ты сделать из него брошку… Ты мгновение посмотрел на изумруд, потом бросился к чертежной доске и нанес на лист бумаги что-то напоминающее мазню… Не прошло и пяти минут, как ты поместил камень в середину, и получилось одно из лучших украшений, которые ты когда-либо создавал…
— Ты уверен, что я не выглядел смешным или отвратительным?
— Уверен. Ты мило согласился сесть в такси. Я тебя проводил, потому что ты собирался пойти выпить последнюю рюмку коньяку.
— Я знаю, что пил коньяк, но не помню, где и когда.
— Я тоже. А в мастерской ты посылал за двумя бутылками вина.
— Что они говорили?
— Кто?
— Наши товарищи.
— Ничего. Они были немного удивлены. Первый раз тебя видели таким… А еще они испугались, как бы ты не перебрался в Довиль, потому что ты беспрерывно говорил о замечательном контракте и о магазине в Довиле.
— Это правда. У нас там будет магазинчик, но работать мы будем по-прежнему в Париже… Спасибо, старик… Извинись за меня перед ними. И перед мадам Кутанс тоже.
Натали стояла, сложив руки на животе, и смотрела, как он пьет вторую чашку кофе, которая казалась ему не такой горькой, как первая.
— Я вчера много говорил?
— Немного…
— Совершенно не помню, о чем я говорил… Последнее, что припоминаю, так это как я послал ученика за двумя бутылками вина…
— Думаю, в конечном счете это пойдет вам на пользу.
— Почему?
— Уже которую неделю вы живете слишком напряженно, весь в себе…
— Я все время думал об Аннет.
— Вы и дальше будете о ней думать, но не так одержимо.
— Мне кажется, я вел себя по отношению к ней не так, как следовало бы…
— Что вы имеете в виду?
— Я много размышлял над этим. Женщине нужны нежность, забота, знаки внимания. А я считал, что все гораздо проще. Я исходил из того, что мы полюбили друг друга раз и навсегда, и мне казалось, что не нужно говорить об этом снова и снова. Она была такая хрупкая, такая ранимая, а я жил рядом с ней и не замечал этого.
— Совсем наоборот, вы были очень ласковы с ней.
— Недостаточно. Теперь я терзаюсь этим.
— Не надо терзаться. Вашей жене нужна была работа, и если все взвесить, то, по-моему, она была сильнее, чем вы.
— Что нам делать с ее одеждой?
Он понял наконец, что не сможет бесконечно хранить ее в шкафу. Каждое утро он испытывал шок, когда видел платья Аннет, висящие на вешалках, словно безжизненное тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36