Иногда они ходили обедать к Брассье на авеню Версаль, У Брассье была прислуга, и Селерен страдал оттого, что не может облегчить домашние заботы своей жене.
По воскресеньям Брассье с женой совершали дальние поездки за город, часто отправляясь туда уже в субботу днем и ночуя в какой-нибудь живописной деревенской гостинице.
Селерены только могли пригласить чету Брассье в ресторан, потому что, как откровенно призналась Аннет еще до свадьбы, она не умела готовить.
— Могу сварить яйца всмятку или поджарить яичницу-глазунью…
Они по воскресеньям бродили по улицам, открывая для себя еще неизвестные им кварталы или смешиваясь с толпой, медленно текущей вдоль Елисейских полей.
Если погода была ненастная, они шли в кино.
Не казалась ли его жене такая жизнь бесцветной? Но чем еще им было заняться, раз у них не было машины? Он твердо решил откладывать плату за сверхурочную работу, чтобы купить если не «Альфа-ромео», то хотя бы недорогую маленькую машину.
Она никогда не жаловалась. На ее лице всегда блуждала смутная улыбка, словно она вела какой-то внутренний монолог.
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем особенном… О тебе… О тех знаках внимания, которыми ты меня окружаешь…
Они съездили к его отцу на уик-энд в самый разгар лета, когда солнце пекло немилосердно. Поезд довез их до Кана, где им пришлось долго ждать пригородного до деревни, которая оказалась всего лишь хутором.
Ферма представляла собой жалкую лачугу, и всего три коровы паслись на лугу, да еще бродила свинья с поросятами.
Отец. Селерена был приземист, простоват, со слишком красным, как у много пьющих людей, лицом. Жена его умерла, и он жил со старой служанкой.
— Эге! Смотри-ка, сынок…
Понять, что он говорит, из-за местного произношения было трудно. Куча навоза расползлась чуть не до самой кухни, но в доме было чисто.
— Должно быть, это та самая женщина, о которой ты мне написал в письме?
— Да, это моя жена.
— Она в порядке. Если уж по правде, то малость худовата на мой вкус, но все равно недурна…
Словно по ритуалу, отец достал из буфета бутылку кальвадоса и наполнил четыре стакана.
— Четвертый для Жюстин, — проворчал он, указывая на женщину, — когда ее мужа не стало и она не знала, куда деваться, я предоставил ей койку в доме…
Жюстин сидела нахохлившись, как ворона, и не смела рта раскрыть.
— Ну что ж, за здоровье нас всех…
Он осушил стакан залпом. Аннет поперхнулась: в кальвадосе было по меньшей мере шестьдесят пять градусов. Старик сам его изготовлял в перегонном кубе.
— Чересчур крепко для нее, да? Сразу видно, что городская птичка…
— Она тоже из деревни.
— Из какой же?
— Ее деревня в Ньевре…
— Ты думаешь, я знаю, где эти места?..
Он разглядывал ее с ног до головы, словно корову на ярмарке, и взгляд его остановился на животе молодой женщины.
— Нет еще малыша в чемодане?
Она покраснела. Ей стало не по себе. Отец снова налил, а он, должно быть, уже принял несколько стаканов до их приезда.
Селерену тоже было не по себе, потому что встреча не удалась, но им все равно нужно было дожидаться прихода пригородного поезда.
— Жюстин, пора идти доить…
За два часа отец выпил шесть стаканов кальвадоса, и когда вставал, то вынужден был ухватиться за край стола — так его шатало.
— За меня не бойтесь… Я могу осилить еще целую бутылку…
Он направился на луг, и когда сын с невесткой уходили, даже не пошевелился, потому что громко храпел на солнцепеке в высокой траве.
— Прости меня…
— За что?
— За то, что тебе пришлось выдержать этот спектакль… Но один-то раз надо было приехать. Я только и думаю что о поезде, он еще далеко и придется подождать…
— Знаешь, Жорж, я таких видела. Ведь я тоже родилась в деревне и могу сказать, что в каждой деревушке есть свой горький пьяница… Да и в Париже во время моих походов мне тоже случается сталкиваться с такими…
— И что же ты с ними делаешь?
— Я их умываю… Если нужно, приподнимаю голову и заставляю выпить горячего кофе, оставляю им что-нибудь поесть на столе.
Было ли это ее призванием? Она держалась за свою работу, возможно, крепче, чем за его любовь. Он не решался расспрашивать ее об этом, сознавая, что это в некотором роде запретная тема.
Аннет не была верующей. Она поступала так не по религиозным убеждениям.
Так, может, из любви к людям? Из жалости? Или из желания чувствовать себя нужной? Ответа он не находил. Не находил его и сегодня, а уж после ее смерти он так никогда ее и не узнает.
Двадцать лет он наблюдал, как она живет. Каждый день или почти каждый он обедал с ней. И все вечера они проводили вместе.
Что он знал? Чем больше прошлое в беспорядке возвращалось к нему, накатывало волнами, тем больше он недоумевал. И все же ему нужно было понять. Он размышлял. Сопоставлял одни события с другими в надежде пролить хотя бы слабый свет на все, что было.
Поэтому она должна была оставаться в живых, а жить она могла только в нем.
Пока он будет хранить ее в своем сердце, она не умрет совсем.
Для детей все это было уже в прошлом, они могли говорить о ней безразличным тоном, словно о ком-то постороннем. Разве Жан-Жак не Говорил с ним совершенно спокойно о ее замене?
Как раз в это время Брассье предложил ему пообедать с глазу на глаз.
— Что он от тебя хочет?
— Понятия не имею.
— На твоем месте я бы поостереглась. Он слишком крепкий орешек для тебя.
А кроме того, это такой честолюбец, для которого важен только успех…
Глава 3
Брассье привел его в один из самых фешенебельных ресторанов Парижа, и Селерен чувствовал себя здесь не в своей тарелке. Это было в духе его приятеля. Тот испытывал почти ребяческое желание производить впечатление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36