В этой войне свои правила. Париж by night кишит нищей братией, которая, платя восемь штук старыми за пузырь винца, считает, что пустилась в загул.Когда они возвращаются к мирной жизни на фабрике липучек для мух или в сельском хозяйстве, им этого хватает на десять лет рассказов восхищенным соседям.Клиентура бара представляет собой живописную картину Крутые стараются казаться круче, шлюхи — похотливей. Одна из этих скромниц слева не сводит с меня своих полтинников. Это — очаровательная девушка, кажется, мартиниканка, с блестящими глазами и волосами, завитыми, как рессоры какого-нибудь Данлопилло У нее невинный смех и приветливая улыбка, честное слово.По всей видимости, мое обаяние тронуло ее нежные чувства.Коричневая амазонка, которая ублажала сельских клиентов, пузатых и варикозных, помогая неповоротливым избавиться от бумажника, а застенчивым — от кальсон, похоже, говорит себе, что один головокружительный разок с очаровательным молодым человеком, который пишет свои любовные послания только на девственно чистой бумаге, был бы подарком судьбы.И вот уже она своими угольными зрачками подает мне порзянкой сигналы, при этом суетится, чтобы продемонстрировать мне свои формы, противовес и антресоль, высоко посаженные на телескопической вилке. Но я не привык покупать любовь за бабки и в упор ее не вижу. Мое внимание больше привлекает гарсон, нет, эта макака, переодетая в обезьяну, не вызывает во мне извращенное влечение, просто я хотел бы порасспросить его с глазу на глаз, и меня не остановил бы ни конъюнктивит, ни начинающийся ячмень.А дело все в том, должен вам сказать, пора пришла, что именно в Тобоггане малышка Грета занималась своим дерзким ремеслом танцовщицы, перед тем как использовать свой жар для более зажигательных целей.Я спрашиваю себя, мог ли этот халдей с щербатым лицом ишачить в заведении в те времена, когда в нем служила Грета.Я показываю ему пятерку, и он устремляется ко мне.— Уважаемый, давно вы здесь подрабатываете? — спрашиваю я.Его утомленные шнифты ядовиты пялятся на меня.— А в чем дело?— Просто интересно… Мне кажется, я вас знаю.— А я уверен, что мы не знакомы.— Потому что вы не такой физиономист, как я. Если мы познакомились не в Тобоггане, то значит, где-то в другом месте. Сколько лет вы жонглируете здесь посудой?— Два месяца! Опять мимо.— А вы бывали здесь раньше?— Да, случалось.Бармен заискивает передо мной. От беспокойства его мужественность бледнеет. Рот кривится… Я меняю тон.— Вы не знавали пару лет тому назад одну милую блондинку, такую фрау, которую звали Грета из Гамбурга? Он пожимает плечами.— Нет.— Хозяин кабака здесь?— Нет — И вы не знаете, кто бы мог просветить меня по поводу этой девицы?— Нет.Он надменно добавляет:— А в чем, собственно, дело?— Дело в деле, — отвечаю я ему, чтобы не оставлять в со стоянии волнующей неопределенности.Благодарный, я сую ему в лапу честно заработанные чаевые и иду к метрдотелю в мятом смоке. У этого пингвина низкий лоб, сломанный нос, а надбровные дуги создают впечатление, что он хмурится. Тяжелый случай, который может иметь только два объяснения: или в прошлом он занимался боксом, или отщелкал мордой ступеньки с третьего этажа Эйфелевой башни.Я запросто хватаю его за крыло.— Вы здесь всех знаете, дорогой мой?Он мгновенно принимает неприступный вид человека, который, отсчитывая вам сдачу, закосил пять тысяч и не хочет об это слышать.Я давлю на его нежные чувства, то есть сую в лапу задумчивую физиономию кардинала Ришелье.Он прячет ее с такой ловкостью, которая восхитила бы Луи XIII и особенно Анну Австрийскую.Он не задает вопросов, не проявляет никакого любопытства, просто в обмен на мои десять франков протягивает мне чудесное оттопыренное ухо, которое, если только его украсить пикулями, было бы вполне съедобным.— Вы не знали некую Грету, по прозвищу Гамбургская, она болталась здесь два или три года назад? Пингвин качает головой.— Нет, мсье комиссар? — говорит он. Я в ауте. Надо же, выкупили.— Вы меня знаете? — не могу сдержаться, чтобы не изречь, подчеркивая этим замечанием, что дальше распространяться не следует.— Я брат графини!Для меня это луч света. Графиня — прославленная хозяйка бистро на Монмартре, которая дала дубаря, потому что слишком трепала языком. Я часто заходил к ней до того прискорбного случая (она имела несчастье оказаться на пути человека, заряжавшего маузер).— Ты Фи-фи-трепло?— Точно!— Заметь, что мой вопрос остается в силе…— Я не знаю девушку, о которой идет речь, мсье комиссар. Я вышел из пансиона только в начале этого года. Вы прекрасно знаете, что я был в Пуасси!— А! Ладно, извини…Сегодня в этой конторе я погорел, как сухарь, верно мыслите. Фифитрепло, который потерял свою сеструху во цвете лет, потому что у нее был слишком длинный язык, не расколется при виде моего удостоверения!Более того, он, видно, дал маяк своим коллегам, как только я вошел в Тобогган, что объясняет, почему бармен говорил со мной без энтузиазма.— До свидания, Фи-фи, — нашептывал я. — Надеюсь, тебе понравится плескаться в чаевых.— Это увлекательно, — уверяет он.Обозленный, я ретируюсь.Мой шарабан стоит в двадцати шагах от бара. Когда я открываю дверцу, мелодичный голос щекочет мои евстахиевы трубы.— Алло!Я оборачиваюсь и замечаю мартиниканку с соседнего табурета. Она вышла следом и шла за мной по пятам.— Вы торопитесь? — шаловливо спрашивает она, складывая губки сердечком.— Всегда, — бросаю я.— Жаль, если бы у вас было время, можно было бы поболтать и… вообще!Вообще мне кажется лишним, а вот поболтать устраивает.— Почему бы и нет? — воркую я, закрывая дверцу моей кареты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39