.. так что для меня табу шерсть кошек, а не они
сами... хотя это одно и то же... видишь, как глупо, я хотела бы
кошку в доме, и нельзя... только ты не волнуйся, к утру
пройдет.
Она проспала всю ночь и половину следующего дня,
свернувшись клубком, как больной зверь, и изредка вздрагивая во
сне. Зато, вставши к обеду, она полностью оправилась от своей
внезапной болезни и выглядела отдохнувшей и свежей.
Мы обедали в ресторане, и я предложил заодно пойти
погулять, но она отказалась:
-- Хочу сделать дома кое-какие мелочи... чисто дамские
хлопоты.
Она вытряхнула свой чемодан и, разбросав на кровати яркое
легкое платье и другие разноцветные вещи, похожие на оперение
для диковинной птицы, поправляла в них что-то и заглаживала
утюгом складки. Она делала это, будто играя или устраивая для
меня маленькое представление, и казалось, я вижу кадры из
красивого фильма, но ощущения домащнего уюта ее занятие не
приносило. Все портил чемодан у ее ног.
-- Собираешься ехать? -- спросил я, чувствуя, что не
следует этого спрашивать.
Она отложила платье и сказала спокойно:
-- Нет, это я просто так... ни с того, ни с сего
захотелось.
Потом она все спрятала в чемодан, и мы про него забыли.
Был тихий вечер, был чай в саду под цветами шиповника, и была
ночь, и все было спокойно и счастливо. Единственное, что мне
показалось странным -- то, что заснуть я не мог ни на минуту,
хотя спать очень хотелось.
8
Утром к нам постучался Юлий и вручил Наталии телеграмму.
-- Что же, -- я этого ожидала, -- насмешливо сказала она,
-- господа скульпторы и на новом месте изволили со всеми
перепортить отношения! И теперь вызывают меня вместо скорой
помощи, чтобы я улыбалась тамошним местным властям. Ох, уж эти
господа скульпторы!
Меня успокоил было ее веселый и почти безразличный тон, но
лишь только Юлий ушел, речь ее стала тихой и, пожалуй, слегка
обиженной:
-- Он всегда был большим ребенком, я тебе уже говорила...
а я была нянькой, смею думать, хорошей нянькой. Начиная с того,
чтобы найти заказ, и снять мастерскую, и заставить потом
какой-нибудь нищий садово парковый трест заплатить деньги, --
она помолчала и перешла на обычный свой тон мягкой
насмешливости, -- а сейчас все очень забавно: он легко
примирился с тем, что я не жена ему больше, но не может
отвыкнуть считать меня свей нянькой... и я, к сожалению, тоже,
-- она потянулась к моим сигаретам, подождала, пока я зажгу ей
спичку, и сказала задумчиво и очень медленно, -- так что
видишь, вчера я не зря перебрала мои тряпочки.
Ее голос звучал пугающе-ровно, и еще -- отчужденно, из
опасения, что я буду спорить и уговаривать. Впервые этот тон
обернулся, хотя и защитным, но все же оружием против меня, и
ранило оно, это оружие, очень больно.
А она продолжала, по-светски живо и без пауз между
словами, словно боялась, что я перебью ее и не позволю
договорить:
-- Только не вздумай меня ревновать, как няньку. Я открою
тебе важный секрет: увидев тебя, я сказала себе -- вот мужчина,
которому не нужна нянька! Если ты разочаруешь меня, я утоплюсь.
И не пытайся меня отговаривать, -- ее голос стал почти
умоляющим, -- нянька древняя и почтенная профессия!
Я слышал ее как бы издалека и не очень хорошо понимал, что
она говорит, а потому отвечал механически, что само придет на
язык, и успел даже подумать, что это к лучшему, если мой тон
сейчас будет безразличным.
-- Не собираюсь... отговаривать... но не поэтому.
-- А почему, скажи? -- она смотрела на меня с
любопытством, и во взгляде уже не было отчужденности, а только
живой, и очень живой интерес, и это отчасти вывело меня из
оцепенения.
-- Лишено смысла, -- пожал я плечами, стараясь, чтобы это
вышло по-академически сухо, и как мог, скопировал ее интонации,
-- "так что видишь, вчера я не зря перебрала мои тряпочки".
Получилось, должно быть, смешно, и она рассмеялась:
-- Ага, это очко в твою пользу! Твои шансы растут! --
несмотря на интонацию скептической иронии, в ее глазах
светилась радость, что понимание так быстро восстановилось, --
Значит, с тобой можно говорить серьезно... Тогда слушай: раз
Дима просит помощи, а самолюбие его необъятно, ему
действительно очень плохо, и нужно его спасать. Думаю, мне
быстро удастся укрепить его дух и обольстить муниципальные
власти, я тебе напишу, что и как... Но главное, хорошенько
запомни: я не собираюсь тебя бросить,
мужчина-которому-не-нужна-нянька нынче большая редкость!
Поездку в аэропорт, такси и автобусы, я почти не помню. На
нужный рейс мест уже не было, и мы долго стояли у кассы, пока
нам не достался случайный билет, а потом гуляли среди газонов с
грязной и чахлой травой, прислушиваясь к объявлениям рейсов.
Потом мы стояли у загородки из труб, выкрашенных белой краской,
и за эту загородку меня уже не пустили, а Наталия за следующей,
такой же белой загородкой что-то спрашивала у стюардессы и,
обернувшись ко мне, улыбалась и махала рукой, пока набежавшая
справа толпа не поглотила ее.
В общем, поездка оставила впечатление больного и по-своему
счастливого сна, в котором прожита целая жизнь, но ничего
толком не вспомнить. В памяти осела реальностью лишь белая
загородка, разделившая нас у выхода на летное поле,
отвратительно достоверная, с лоснящейся, чуть желтоватой
поверхностью краски и застывшими в ней жесткими волосками
щетинной кисти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59