Сейчас он тихонько храпел, лежа на спине и раскинув руки, и
лицо его сохраняло нервно-сосредоточенное выражение.
Хотелось пить. Стараясь не скрипеть половицами, я выбрался
на крыльцо и, ежась в тени от холода, спустился в сад. На столе
громоздились остатки ночного пиршества, и на всем -- на
бутылках, на рюмках, на яблоках и помидорах -- блестели матовые
капли росы. Между стаканами ползали муравьи, растаскивя хлебные
крошки, а вокруг красной лужицы у опрокинутой рюмки сидели
желтые бабочки и, чутко вздрагивая полураскрытыми крыльями,
тянули хоботками густое вино.
Интересно, как летают пьяные бабочки?.. Я осторожно
протянул руку -- мне почему-то казалось важным не спугнуть
бабочек -- и налил полный стакан из первой попавшейся бутылки.
Я решил пойти искупаться, и обнаружил почти у калитки, что
несу с собой недопитый стакан -- мне пришло в голову поставить
его на окно. Но он стоять не хотел, и под ним я нащупал
посторонний предмет, словно мне предлагалось что-то в обмен на
пустой стакан. Ставши ногой на карниз, я подтянулся -- в
комнате было светло, Димитрий попрежнему спал, а перед моими
глазами лежала бумажка, прижатая к подоконнику камнем.
Листок был из школьной тетради, а почерк -- крупный и
круглый: "Ваши друзья здесь ничего не добьются. Посоветуйте им
уехать. Очень прошу вас, пожалуйста уничтожьте эту записку".
Какая глупая шутка... Но в заключительной просьбе была
нотка искренности, и следуя непонятному импульсу, я достал из
кармана спички.
Воздух был так спокоен, что пламя не колебалось, и хлопья
пепла медленно плыли к земле. Какая однако глупость... спасибо
еще, что не просят проглотить пепел...
Прохожих на улице не было, и за заборами тоже -- ни звука,
ни шевеления. Даже ночью не бывает так пусто... а вот оно что,
нет кошек, по ночам полно кошек... какой странный город, пустой
и спящий в лучах восходящего солнца, под золотистым высоким
небом... словно за ночь исчезло в нем все живое... я,
единственный живой человек, гуляю в вымершем городе...
С некоторым усилием я отогнал нелепые мысли. А все-таки...
может быть, рассказать о дурацкой записке... пожалуй, не стоит,
неприлично как-то и глупо...
Море было полно покоем и светом. С тихим плеском вода
набегала на упругий мокрый песок и лсково гладила его глянцевую
поверхность, будто уговаривая песчинки не шевелиться, не
замутить ее сияния и прозрачности. Утренняя нарядность моря
дарила спокойную радость, и мне виделось в ней обещание
необычайного и близкого счастья, естественного, как игра света
в воде.
Я вышел к берегу там же, где мы были ночью -- две цепочки
следов шли через влажный пляж, шли совсем рядом, и я радовался,
что они друг к другу так близко, и шаги у них совпадают. Следы
в песке успели заплыть и стали всего лишь бесформенными ямками,
но для меня они были драгоценным свидетельством,
подтверждением, что вчерашний вечер и ночь не пригрезились мне
во сне и не придуманы мною.
Когда я вернулся домой, все следы ночного разгрома были
уже ликвидированы. В саду никого не было, и дом выглядел, как
пустой. Я рассеянно поднялся на крыльцо и открыл дверь моей
комнаты -- у стола сидела Наталия, сидела с ногами в кресле и
пришивала на чем-то пуговицу. Она встретила меня по-домашнему
уютной улыбкой:
-- Мальчики удалились вести переговоры с властями, и Юлий
с ними, а я занялась хозяйством.
Отбросив шитье, она накрывала стол к завтраку, а я
удивлялся тому, как она все красиво и быстро делает. И накрытый
стол, и сама процедура завтрака казались мне совершенными
произведениями искусства.
-- У нас неприятность, -- улыбка ее стала грустной, а
взгляд -- усталым, и странным образом усталость и грусть
пришлись на слова "у нас", а не на "неприятность".
Но она тотчас вернула своим глазам сияние и беззаботность:
-- Убежал куда-то Антоний, никогда с ним такого не было.
Он всю ночь беспокоился, носился по комнате, даже лаял два
раза, не давал им с Юлием спать, и Дима его выставил... а утром
его уже не было.
Я искал подходящие слова сочувствия, но все, что
наворачивалось на язык, было неловким и недостаточно искренним.
-- Они с Димой последнее время вообще плохо ладили. Дима
умудрялся с ним ссориться, иногда мне казалось, у меня просто
двое детей... особенно он не любил, когда Дима пил много, а
вчера, как назло...
Они возвратились скоро, когда был готов чай. Наталия
принесла чашки и переставила что-то, и сразу же, незаметно и
ловко, превратила стол для завтрака на двоих в нарядный веселый
стол для утреннего чая целой компании.
Я достаточно знал уже Юлия, чтобы по его вежливым и
коротким фразам понять, насколько он раздражен. А оба Дмитрия
были попросту в бешенстве.
-- Это же обезьяны, -- желчно цедил Димитрий, -- вообрази,
Наталья, они от всего отказываются. А глаза тупые, как медные
пуговицы! "Подождите главного архитектора"... Ждать неделю еще
одного павиана -- он-то окончательно и откажет!
Теперь я жалел, что сжег утром записку. "Ваши друзья здесь
ничего не добьются, посоветуйте им уехать"... неужто за
дурацкой шуткой скрывалось что-то серьезное... сказать им об
этом сейчас... бесполезно... только взбесятся еще больше.
Дима не мог усидеть за столом, он отставил стул и ходил из
угла в угол, глядя в пол и стряхивая пепел сигареты куда
попало. Упоминание об архитекторе взорвало его окончательно:
-- Нет уж, к чертовой матери!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59