Наль Подольский.
Кошачья история

Аннотация
From: Alexander D.Jurinsson
Жанр: Мистика
Повесть "Кошачья история" была в свое время удостоена в
Париже литературной премии В.Даля. Речь в ней идет о духовной
беспомощности человека, который, осознав существование иных
миров помимо осязаемого физического, теряет внутренние опоры,
попадает в поле действия темных сил и создает в своей душе
образ дьявола.
-- А можно ли верить в беса, не веруя
совсем в Бога? -- засмеялся Ставрогин.
-- О, очень можно, -- поднял глаза Тихон
и тоже улыбнулся.
Ф.Достоевский
* ЧАСТЬ ПЕРВАЯ *
1
Много раз я пытался найти начало этой истории, и всегда
выходило, что вначале была ночная дорога. И хотя то, что можно
назвать "историей", началось значительно позже, в ту летнюю
крымскую ночь, когда незнакомые люди везли меня сквозь теплую
тьму в незнакомый город, я переживал ясное ощущение начала. Оно
пришло неожиданно посредине пути. Скорее всего, его принесли
запахи -- запах полыни, запах табачных полей, запах темной
земли, отдающей ночи тепло -- они бились упруго в глаза и щеки,
отнимая у памяти лица, слова, размышления, предлагая начать
жить сначала.
Чернота по краям дороги казалась немой. На самом деле,
наверное, степь была наполнена звуками, но их заглушало урчание
перегревшегося мотора и тарахтенье щебенки, летящей из-под
колес. Время тогда совсем пропало. Не то, чтобы оно
остановилось, или мчалось со сверхъестественной скоростью --
нет, его просто не было. Я взглянул на часы -- оказалось, они
стоят; они чем-то меня раздражали, я снял их с руки и сунул в
карман.
Смутно белея тенями домов, проносились мимо деревни.
Приближение их отмечалось сменою запахов: в аромат степи
вторгались запахи сена и фруктовых садов, а затем начинался
собачий лай, и он тоже казался почему-то немым.
Город возник вдали неожиданно, сразу весь, когда дорога
вынесла нас на вершину холма. Он переливался огнями и был похож
на лужицу света, выплеснутую на поверхность степи. Очертания
лужицы напоминали перекошенную подкову -- я припомнил, что
город стоит у моря, протянувшись вдоль берега бухты.
Дорога пошла вниз, и город исчез. Через минуту он появился
снова, но уже лишь светящейся черточкой на горизонте, над
которой мерцало туманное зарево. Черточка эта ширилась,
становилась ярче, а зарево -- расплывчатее и выше; вскоре пятно
света занимало уже пол-горизонта.
Путь освещался теперь фонарями, поспешно и деловито бежали
они навстречу. Под каждым из них покачивался конус света,
желтый и грязноватый, за пределами конусов сгущался
непроницаемый мрак, сменивший прозрачную безграничность ночи.
Замелькали дома, окруженные палисадниками.
Я испытывал что-то вроде обиды -- у меня отобрали ночную
дорогу, близость к темному небу и беззаботность. И если бы в
тот момент мне позволили пожелать чуда, я, наверное, попросил
бы вернуть бездумность езды сквозь ночь, попросил бы, чтобы она
никогда не кончалась. Ехать было прекрасно, и не хотелось
никода приезжать.
Мы углубились в лабиринт переулков. Водитель знал, видимо,
город и, не сбавляя хода, преодолевал узкие кривые проезды
между покосившимися заборами, пивными ларьками и чугунными
водяными колонками.
Вокруг было странно тихо. В любом южном городе ритм ночи
означается перекличками собачьего лая: по таинственным своим
законам он прокатывается волнами по окраинам, кругами сходится
к центру, глохнет и взрывается новой вспышкой неожиданно
где-нибудь рядом. А здесь было тихо.
Мои спутники во время езды не пытались затевать
разговоров, я им был благодарен за это. И сейчас они ни о чем
не спрашивали, будто знали, куда мне нужно.
Автомобиль выбрался на асфальтовую, ярко освещенную улицу
и круту свернул направо. Мотор в последний раз зарычал и
заглох.
Тишина плотной средой наполнила пространство. Нужно было
протянуть руку и открыть дверцу, но я поддался парализующему
действию тишины. Не к месту думалось, что вот так цепенеть
сразу -- наверное, очень древний закон для всего живого... Если
вдруг стало тихо -- затаись и жди... иначе смерть.
Часы, что тихонько светились на щитке всю дорогу, теперь,
словно прося меня поторопиться, громко и навязчиво тикали. Мое
промедление становилось уже неприличным, но шофер и хозяин
машины -- два силуэта в фосфорическом свете циферблатов щитка
-- терпеливо ждали.
-- Гостиница, -- вяло сказал силуэт шофера.
Я, наконец, открыл дверцу.
-- Счастливо, желаю успеха, -- добавил второй силуэт.
-- Спасибо, -- ответил я машинально, -- спасибо и до
свидания, -- но в мыслях вертелось назойливо: какого успеха?
Я стоял с чемоданом в руках посредине круглой, как арена,
площадки. В кольце из кустов, подстриженных кубиками, было три
прохода: в один мы въезжали, сквозь другой машина уехала, мне
оставался третий -- к ступенькам крыльца гостиницы.
Двухэтажный дом мягко белел в темноте, очертания его
расплывались. Ветки склонялись к окнам, и на стекла ложились
легкие тени; все окна были темны, лишь стеклянная дверь слабо
светилась. Дом спал уютно и безмятежно, как спят в своем логове
звери.
За дверью, в глубине холла, виднелась стойка с зеленой
лампой и темнокрасный диван. У стойки никого не было.
Я поставил чемодан у дверей и стал стучать, сначала тихо,
потом громче, потом совсем громко -- и совершенно напрасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59