—засмеялся Фируз.
Салим смущенно гмыкнул, а Насир добавил:
— Мы с ним, так сказать, меняемся профессиями, Он теперь будет водителем, а я слесарем.
— Почему так?— спросил Фируз, хотя отлично понимал причину.
— На год лишили прав, а доктора говорят, что шесть-семь месяцев не смогу работать шофером, Ноги еще как следует не сгибаются. Проклятые...
— Ничего, Насир, поправишься — не хуже прежнего сгибаться будут,— и поддел Салима,— а этот, смотри-ка, задарма машину получил — теперь, я так понимаю, большое угощение последует.
— Ну, угощением ты меня не напугаешь, сделаем,—- не растерялся Салим. Он придержал Фируза за локоть.— Я ведь стою здесь, жду тебя уже минут сорок... Директор приказал, как вернешься из рейса, зайди к нему. Он сейчас у себя в кабинете — тоже ждет тебя.
— Зачем я ему?
Салим пожал плечами,
— Откуда мне знать!
Наймов расхаживал по кабинету от стола к двери и обратно, курил одну сигарету за другой. Дела шли неважно, и он чувствовал, как постепенно начинают сдавать нервы. Все чаще случалось, что срывался, повышал голос, А ведь рабочие в совхозе его и без того не очень-то любят. Он это знает... Рабочие не любят, а сверху, из района, одни упреки и обвинения. Минувшей осенью, когда совхоз не выполнил план хлебозаготовок, были все основания опасаться, что снимут с работы. Тысячу раз слава богу — окончилось все тогда сравнительно благополучно: отделался выговором.
Потом навалилась зима и выдалась необычно суровой, много скота погибло.. Тут уж забудешь надолго, что такое покой. О том, что совхоз плохо подготовился к зиме, недостаточно запас кормов, написали даже в районной газете. В душе Наймов считал, что критика эта — следствие интриг и неприязни к нему того самого редактора, который осенью ругал его на бюро райкома. Прочитав в газете статью, паимов ожидал позора, снятия с должности—несколько ночей не мог глаз сомкнуть. Однако и в этот раз обошлось лишь неприятным разговором в райкоме, а потом все затихло. Только он немного успокоился, только стал выправлять положение — новая напасть на его голову: подошло время окота. Пало уже больше ста ягнят. И опять, конечно, во всем обвинят его, Наимова,— мол, не сумел организовать работу... Господи, почему ему так не везет, по чему не везет совхозу, которым он руководит? Если и дальше все будет идти так, через пень-колоду, ничего, кроме срама и позора, не предвидится. И в самое ближайшее время...
Нет, нужно что-то предпринимать, что-то придумывать. Ведь он пошел сюда директором вовсе не для того, чтобы прославиться на весь район как неспособный. Он мечтал, что дела в совхозе с его приходом пойдут в гору, что хозяйство прославится, а с ним прославится и он, Наймов, и что ждут его должности повыше этой. Где теперь эти мечты! Ведь ему самому ясно, откуда все начинается... Не получается у него с людьми. Почему он не может найти верный тон, правильно поставить себя, привлечь к себе людей? Почему проявляет слабость, когда знает и даже сам видит, что некоторые пялят глаза на государственное добро и запускают в государственный карман руку? Может, он и в самом деле не способен быть руководителем? Целых полтора года не может он уговорить вернуться, подчинить своей воле собственную жену. Почему Назокат так упорно сторонится его? Ведь сколько раз говорил с ней, упрашивал ее, брал на себя всю вину за случившееся, обещал исправиться... Неужели все дело в нем самом?
Нет, быть этого не может, не так уж он и плох. Здесь, конечно, другое... Она не хочет мириться с ним из-за того парня, шофера. Он понимает — это ясно: сердце ее тянется к Фирузу. Ведь она сама открыто говорила о своем увлечении. А он, дурак, не поверил, решил, что она хочет лишь унизить его достоинство, уколоть, поэтому сболтнула про Фируза, Слепцом оказался, и все, конечно, оттого, что не видит ничего, кроме себя. В этом упрекала его Назокат — так оно и есть на самом деле, тысячу раз она права. А он в дураках... Однако что же ему теперь делать? Понадеялся на Ша-
рифа, тот обманул. Понадеялся на Аскарова, и из его стараний тоже ничего не вышло. И после разговора с этим «табармусульманином» он не раз видел Назокат и Фируза вместе на улице. И всякий раз его захлестывало чувство обиды и унижения... Ну как она не понимает? Чего хочет, чего ждет от этого парня? Неужели рассчитывает, что тот женится на ней, возьмет ее с ребенком? Что-то он, Наймов, не помнит, чтобы в их селе женщины с таким «приданым» выходили замуж за молодых парней. Но, может быть, тут другое.,, просто любовная связь?
0т этой мысли Наймов похолодел, потом его бросило в жар. «Нет, нет и нет!»— убеждал он себя. Ярость, ревнивая злоба не давали дышать, он расстегнул ворот рубашки и забегал по кабинету. «Хватит, хватит... Надо успокоиться. Нервы совсем расшатались...» Сегодня же вечером — да, сегодня!— он приведет Назокат к себе домой — или... Или она для него отрезанный ломоть. Довольно, полтора года ходил холостым... Разведется, семь бед — один ответ...
Вчера вечером, возвращаясь в машине из конторы домой, он еще раз увидел на освещенном тротуаре Фируза и Назокат... Весь путь домой -и потом еще целую ночь он думал о коварстве своей бывшей жены. Тогда- то и решил, * что сегодня же вечером выяснит все и, если уж суждено, отрубит одним ударом. Но прежде чем встретится в последний раз с Назокат, нужно выяснить все с этим оборванцем, с этим чумазым шофером. А если уж и сегодня ничего не получится — ну их тогда к черту, и Назокат, и ее ребенка! Он сам по себе — они сами по себе... Как говорится, «ее голова, и ее же мыло». Правильно сказано: «Женщина — на пути мужчины, а ребенок — в его поясе».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43