Из кувшина вылез джинн...
— Ну как?— спросил Насир.
— Чем дальше, тем хуже,— отозвался Фируз.
— Бог ты мой!— вдруг пришел в ярость Насир.— Ты-то уж держал бы язык за зубами! Тебя-то кто спрашивает!
Старший из комбайнеров вмешался:
— Уймись, что он такого сказал? Или, думаешь, все должны соглашаться с тобой?— Он придвинул к себе поближе спидолу и повернул ручку.— Честно говоря, Насир, эти твои джинны не нравятся мне тоже,— и добавил с улыбкой:—Но ты же не станешь поднимать кулаки над нашими головами только потому, что мы не поддакиваем тебе?
— Не нравится, брат, так и не надо!— Насир сердито выключил магнитофон, сдернул с головы фуражку, лег на спину и прикрыл фуражкой лицо.
Слушая печальный голос ная1, доносившийся из приемника, Фируз думал, почему Насир с такой злобой относится к нему. Похоже, началось все с того самого дня, когда увидел его рядом с Назокат, а теперь каждый день задирается, будто напрашивается на ссору. Может, злится за брата, хотя, если по правде, даже и тогда, когда они вместе учились в школе, они не очень- то ладили. Сколько Фируз его помнит, всегда от Насира можно было ожидать злобной выходки. Почему — непонятно, Фируз ему плохого не делал, может, у него натура такая. Говорят, то, что впиталось с молоком матери, выходит обратно только вместе с душой... Или все же поговорить с ним? Может, Насир думает, что он, Фируз, боится его и поэтому держится нагло? Если так, то он ошибается... Все же странно: откуда в нем столько злобы? Удивительно, что и в самом Фирузе поднимается в ответ темная волна, и кажется, скажи Насир еще слово — возьмет он его крепко за ворот и потадцит вон за тот склон. Но...
«Стоит ли?»—спрашивал себя Фируз, стараясь сохранить спокойствие. Однако взгляд, невольно брошенный им на склон, заставил его вспомнить, что произошло здесь несколько лет назад.
Фируз медленно повернулся к Насиру; тот, словно
почувствовав, что на него смотрят, сдвинул кепку с лица, поднял голову.
— Что, луну на мне увидел?
— Нет, Насир.
— Тогда чего уставился?
— Да вот хотел тебя спросить, не забыл ли, что было здесь?— кивком головы Фируз указал на склон.
— Нет, не забыл. Будет случай — повторим!
Фируз принужденно засмеялся.
— Вряд ли сможешь...
— Хватит, прекратите,— сказал им старший из комбайнеров и поднялся с места.— Вставайте, ребята, оттого, что мы тут сидим, дело не сдвинется.
— Ты смотри, особенно рот не разевай, а то...— сжав кулаки, Насир зло посмотрел на Фируза.— Эх!— проглотив готовые вырваться слова, он быстро отошел к машине.
Хорошо, Насир, что ты не забыл тот случай. Я думаю, вообще хорошо, когда человек не забывает сделанное им зло. Я верю — не сегодня, так завтра каждый человек, если он останется человеком, неизбежно положит на чашу весов все доброе и все злое, что он совершил, и задумается, правильно ли он живет и чего он стоит. И после этого, если сердце его не ослепло, постарается никогда больше не быть колючкой под ногами у людей... Я не злопамятный, Насир. И даже тогда, шесть лет назад, я ничего не сказал тебе, не сказал, что ты сделал подлость... Помнишь, рано утром мы отправились в путь и к полудню добрались сюда, привязали своих ослов за этим склоном и начали работать. Жатва была уже закончена, солому, которую оставили за собой комбайны, собрали на краю поля в скирды. Но все же там, откуда увезли солому, можно было еще набрать немного мякины. Мы взяли по мешку, договорившись, что, когда набьем их, перекусим — у нас были лепешки и виноград, — а потом навьючим ослов. Мы набирали понемногу в мешок, относили мякину туда, где оставили наши вещи, и ссыпали ее. Когда мы с двух сторон принесли собранное по первому разу, ты предложил ссыпать все в одну кучу: из нее, мол, наполним сначала твои мешки, а потом мои. Я не согласился, сказал, что каждый будет собирать для себя. Потому что знал, ты ленив работать. Пробурчав в ответ что-то, ты схватил пустой мешок и спустился на поле. Я тоже начал работать... Солнце стояло высоко, воздух раскалился, тишина, лишь сверчки прячутся под нескошенными стебельками в стерне и стонут «зуз-зиз», тоже, наверное, изнемогают от жары. Я уже шесть или семь раз возвращался с неполным мешком; кучка, которую я собирал, росла. В горле у меня пересохло, ужасно хотелось пить, но я сдерживал себя, понимая, что если сейчас напьюсь, то потом вскоре снова почувствую жажду, а того кумгана воды, что у меня был с собой, до села не хватит... Собрав еще немного мякины, я забросил мешок на спину и собрался пойти высыпать его. И тут я увидел тебя, Насир: нагрузив своего осла собранным и мною и тобой, ты уже поднялся далеко по склону. Удивленный, я долго звал тебя, но ты даже не оглянулся. Сначала я хотел бросить мешок, бегом догнать тебя и узнать, почему ты уходишь один, но ты уже был далеко и через несколько минут скрылся из глаз за склоном. Вернувшись туда, где привязал осла, я увидел, что не только мякина исчезла, но и хурджин мой пуст. Воды в кумгане не осталось, платок, в который были завернуты лепешки и виноград, лежал на земле — осел доедал последние виноградинки, крошки хлеба... Ноги мои подкосились, и я долго сидел, не зная, что делать. Жажда мучила все сильнее. «Что буду делать без воды, а? Как доберусь домой, а?..» — шептал я в обиде. Потом взял себя в руки и решил, что нужно поскорее выбираться отсюда. По дороге есть источник, если он не пересох, там может быть вода... Набив мешок остатком мякины, а другой — для равновесия соломой и высохшей травой, я навьючил осла и, сев сам между мешками, двинулся обратно к селу. Жажда изводила меня, и я, не жалея, погонял осла. Через час пути я добрался до места, где надеялся найти воду:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43