Животина ступает слишком медленно, по мнению парня, и, обозленный, он не хочет ей этого прощать, хотя сам никуда не торопится — в доме хлопочут с обедом мать и батрачка, закрома вычищены и ждут зерна, народ созван к молотилке, вилы и грабли в порядке.
— Но-о, доходяга, но-о! — орет Юри вызывающе, во всяком случае громче, чем надо. Он знает наперед, что отец сейчас начнет его журить, лошадь для него животина, которую надо беречь больше, чем человека, ведь она не может пожаловаться.
— Не дергай эдак коня. Он и сам дойдет...— ворчит хозяин. Но Юри вскипает не на шутку, его недовольство переносится на другое:
— Батрак получает плату, а я... Одежи стоящей и то нет. Ходишь в домотканом, как бобыльский сын. Стыдно в народный дом показаться — девушки смеются...
Ага, все же девушки, прямо или косвенно они всюду замешаны, и ничего не поделаешь, даже если ты надел на вечеринку потертый до блеска школьный пиджак старшего брата.
— Девки посмеются и перестанут,— говорит отец.
Юри не берется судить, когда их смеху придет конец.
— В школу меня тоже не пускали,— с упреком бросает он.
— Пословица говорит: клади дерьмо под тот кочан, которому это полезно.
Сын зло сплевывает на траву. Кому это нравится — обзывают кочаном...
— А я знай гни спину, как на барщине, пока барин не закончит университета.
Это уж слишком. Кто здесь говорил о барщине? Речь шла лишь об образовании и счастье, о возвышенной хуторской жизни!
Тем временем машинист плотно поел и подошел к молотильному гарнитуру; вместе с батраком и самым молодым Анилуйком они установили котел на место, выправили его, натянули ремень на шкив, поставили трубу. Молотьбу можно начинать хоть сейчас: нечего рассусоливать и тянуть!
Теперь уместно сказать несколько слов и о машинисте. Он, правда, не столь заметная личность, как хозяин Айасте, но кое-что интересное есть и в нем. Прежде всего, будь это сказано сразу, этот спокойный, жизнерадостный человек — трезвенник, он собирался даже вступить в общество трезвости, хотя это не столь существенно здесь. Он машинист молотильной установки, и одно уж это обстоятельство должно вызывать к нему уважение. После того как установка отлажена, он намерен перевести дух, и у него на то есть свой резон. Он садится на ящик с ржавыми петлями, в котором хранят инструмент. И зовут его Якоб, Якоб Лузиксепп. Он выуживает из кармана свою трубку с кривым мундштуком — на чубуке ее красивая крышка,— набивает головку тонко нарезанным листовым табаком, доставая его пальцами из кисета, сшитого из бычьего пузыря, сует трубку в зубы. Он смотрит в сторону топки под котлом — можно ли запалить трубку. Но нет, огонь еще не разведен. И он медленно вынимает спичечницу из заштопанного, узкого кармана, вытягивает спичку и с удовольствием раскуривает трубку. Трубка красива, но забита смолой, никак не загорается. Хотя Якоб и трезвенник, табак он все же курит. У человека в жизни должно быть две-три маленьких радости, считает он, и наше дело не ругать его I за человеческие слабости. Он сидит спиною к нам, на голове у него промасленная кепка, темные с проседью, аккуратно подстриженные усы под прямым крупным носом. Он ужо не молодой человек, но это ничего не значит. Он сидит на ящике с инструментом, и на душе у него скребут кошки, как всегда перед пуском машины. Все ли пойдет хорошо или случится какая-нибудь оплошность? Он озабочен даже хорошей погодой,— до того он чувствителен ко всему. Он же человек, а не осиновое полено, которое самый юный Анилуйк, нареченный Тааветом, долговязый и худощавый, как раз сует в просторную топку. Таавет после долгих усилий развел огонь в печи. Огонь просвечивает сквозь чугунную решетку, и лицо парня нежное и мягкое. Работа здесь идет деловито и продуманно. Чувство долга скрыто в людях, как плодоносящее ядро в орехе.
Как ни пытаешься продуть трубку, не получается, ежели имеешь дело с такой упрямой головкой, что у трубки Якоба. Машинист ищет в кармане замасленного пиджака шильце; ага, вот она, чистилка из тонкой медной проволоки с загнутым концом. И почему бы этой вещице не заблестеть на солнце, если все медные краны и вентили сверкают так горделиво, что держись. Все машинное товарищество во главе с правлением должно бы поглядеть на эту достославную картину, только сомнительно, доставит ли это удовольствие деловитым хуторянам.
От конюшни своей упрямой тяжелой походкой идет Юри Анилуйк, средний сын хозяина, который не бывал нигде дальше тартуского торгового двора. У него за пазухой будто адская машина. Ой, извините, ежели вышла промашка, хуторянин с такими легкомысленными причиндалами не возится. Зачем нужен такой сложный механизм, ежели беззубая с косой делает все гораздо дешевле и вернее, когда истощится человечья лампа, когда в ней выгорит керосин жизни. Быстрым шагом приближается это увалень, и поначалу все в полном порядке. ! У него пачка газет за пазухой, и все это — «Постимээс». Да и кто здесь читает другие. Времени, чтобы изучать их от начала до конца, хватает только машинисту,— когда паровая I машина работает без перебоев и молотилки не подводят. Есть в деревне Тухакопли и еще один человек, который читает газеты и даже помнит аршинные имена турецких генералов, что воюют там, на Балканах. Этот человек конечно [же колченогий Ээснер; пока что волостной курьер, а чем он I будет заниматься впредь, неизвестно.
Юри тем временем подошел к котлу и вытаскивает газету. Что от газеты сладко пахнет типографской краской | и шрифт в ней готический, объяснять не надо. Якоб с заметным возбуждением смотрит на газету, хотя он не бог весть какой патриот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54