А не был ли Мате Анилуйк в свое время все же слишком мягок? И не должен ли был он еще чаще и настойчивее колотить по лбу своих отпрысков, чтобы капелька разума, какая у них была, перекочевала в голову, в отчаянии думает Таавет. Пусть будет проклят тот мартовский вечер, когда они с братом лазили в Тарту на чердак к тем голубушкам.
Доска, предохраняющая ремень молотилки от ветра, установлена на бочку с водой. Петтай сидит за бочкой на ящике с инструментом и как раз надевает очки. Он готов к аукциону и смотрит, как низкое солнце окрашивает в розовый цвет вечерние облака над взгорком. Молотилку останавливают: деревенские медленно собираются, иные, чуждаясь, стоят в отдалении, прочие садятся в пустую телегу, сложив руки как при молитве. У двух-трех женщин еще дрожат колени после несчастья с батраком. Хозяева хуторов сочувственно молчат: кто знает, может, свалится когда и на их голову этот аукцион, никто не может ручаться. Какой бы ни был этот Таавет, но он из своей деревни, и мужики охотно одолжили бы ему деньги, если б только они были. Времена плохие, за урожай еще ничего не получено, Таавет сам тоже виноват,
не особенно искал, кто даст взаймы, такой уж он гордый: спина не гнется и голос не лебезит.
Петтай для виду листает бумаги на своей бочке, он похож немного на миссионера, который раздает этим неграм с потными, грязными лицами христианскую благодать. Если бы у Эстонии была в Африке колония величиной с капустный огород, Петтай был бы подходящим человеком, которого можно было бы послать к язычникам, дабы обратить их в истинную веру. Петтай считает свою нынешнюю профессию чуждой себе. К сожалению, он сын бедных родителей, иначе поступил бы на богословский факультет в Тарту. У него есть дар утешителя, даже голос мягкий, благоговейный и ровный, хотя здесь это не имеет никакого значения. Он ждет, когда все соберутся возле котла, постукивает по столу приличия ради огненно-красным карандашом «фабер». Белоголовый мальчик, держа палец во рту, слишком смелый для хуторского ребенка, стоит у стола, как ученик или ассистент, оглядывает все острым взором и смотрит на всех как сама совесть. Это единственный сын Таавета, будущий наследник Айасте, если и ему не вздумается стать адвокатом или инженером. Пусть он с самого раннего детства ознакомится с танцами, что произойдут вокруг этого бедняги парового котла. Неизвестно, какие еще потрясения готовит время, новый день, что появляется чаще всего из-за Варсаметса, потому что оттуда восходит солнце.
И вот Петтай объявляет открытие аукциона. Из его рта льются зловещие для деревенских ушей слова — вроде Тартуский банк домовладельцев, мировой суд Тартуско-Вырус- кого округа и подлежащее аукциону движимое имущество. Люди тихо и внимательно слушают Петтая; только один желторотый, хозяйский сын Йыыла, нашел подходящий момент, чтобы ущипнуть Майму. Девчонка отвечает ему резким шлепком по лицу; все с упреком оглядываются, и парень унимается.
— Продаже подлежит следующее движимое имущество стоимостью в двести пятьдесят крон: одноконные грабли... Они там!— показывает судебный исполнитель рукой в сторону конюшни.— И овцы.— Люди ожидающе смотрят в сторону Петтая.— Овцы на пастбище. Надеюсь, что каждый из присутствующих здесь видел овец и знает, что это за животины,— прибавляет он, и на его морщинистом лице мелькает какое-то подобие улыбки.
Иные из толочан усмехаются про себя. Совсем неплохой мужик этот судейский, думают они, и ждут, что будет дальше.
Петтай снова стучит карандашом по доске. Мальчик сдувает со стола осевшие на него соломенные соринки. Он дует, пожалуй, слишком сильно, вместе с мякиной слетает и одна бумажка Петтая. В последнюю минуту Петтай все же ловит худой жилистой рукой бумагу со списком. Он сердито смотрит в сторону мальчика, но, видя, что ребенок испугался, добродушно смеется. День клонится к вечеру, пора начинать.
— Первыми идут в продажу на аукцион овцы,— сообщает Петтай.— Начальная цена сто семьдесят крон. Кто больше?
Люди молчат. Это крупная сумма. Да и кому эти животины особенно нужны; их на каждом хуторе хватает. Разве что надо купить, чтобы выручить хозяина Айасте.
— Сто семьдесят одна крона, — медленно говорит бородач из Сиргасте после раздумий.
— Сто семьдесят одна крона - раз! Кто еще? стучит Петтай.
Все сидят или стоят как изваяния. Хозяин Сиргасте лежит на мешкал, сдерживая возбуждение.
— Сто семьдесят одна крона два! -"бесстрастным голо сом сообщает судебный исполнитель.
— Сто семьдесят пять! вдруг вскрикивает Пауль Кяо.
Все головы поворачивают к Паулю. Кяо сидит на телеге ему нипочем то, что он стал центром внимания. Он знает что делает.
— Никто больше не предлагает цену. Сто семьдесят пять крон за этих дрянных овец — цена хорошая.
— Продано,— стучит карандашом о доску Петтай.
Бородач из Сиргасте радуется, что он, зачинщик, не остался в дураках. Впредь он решает быть осторожнее, не то еще навяжут на твою шею бог весть какую рухлядь по дорогой цене. Он остался на аукционе с большими надеждами, но теперь разочарован. Когда начинают продавать конные грабли, он уже не подает голоса, грызет травинку и просто смотрит, И снова предлагает цену Пауль. Конные грабли достаются ему за семьдесят пять крон, и затем Петтай закрывает аукцион — нужная сумма получена. Мартинсон из Сиргасте бросает травинку и спрыгивает с телеги. Ему вспоминается, как, еще в царское время, он сцепился с Паулем в корчме Отепя, и ему приятно, что сейчас расхлебывать все пришлось Паулю.
Петтай снимает с носа очки, сует их в потрепанный картонный футляр, собирает свои бумаги с бочки и защелки вает замок портфеля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54