— Поздно уже,— Саулюс привычным движением поднимает руку, чтобы посмотреть на часы, но часов-то нет, только теперь замечает. Видит глаза Альбертаса, смотрящие как-то странно, и объясняет:—Видно, дома забыл.— Застеснявшись этой наивной лжи, чуть краснеет, сам это чувствует, но продолжает:—Правда, и деньги забыл. Не найдется на такси?
Альбертас, что с ним бывает редко, не произносит ни слова, встает с кресла, из заднего кармана вельветовых штанов достает кошелек, долго ковыряется, словно он битком набит; наконец двумя пальцами выуживает сложенный вчетверо рубль.
— Хватит?
— Хватит,— торопливо отвечает Саулюс.
— Правда, я хотел еще сказать...— Альбертас вращает в руке кошелек, заглядывает в него.— Хорошо, что ты зашел, Саулюс. Мне было нелегко. Да и теперь нелегко, но хоть посидели вместе, отвели душу...— Вдруг поднимает глаза на Саулюса:— Дагна звонила. Позавчера. Тебя искала.
Саулюс хватается за вешалку и держится, словно в летящем и раскачивающемся троллейбусе.
— Что ты ей сказал?
— А что я мог... Я же не знал, куда ты запропастился.
— В деревне... Я все эти дни в деревне был... В своей деревне, в Лепалотасе. Что она еще тебе сказала?
— Ничего, только про тебя спрашивала. Если б ты мне тогда сказал...
— Я ничего тогда не знал. Ничего, Альбертас.
— Понимаю. Но ты слишком... Не надо, Саулюс. Я по голосу Дагны понял, что она о тебе думает. Дагна вернется.
Саулюс открывает дверь, выходит на темную лестничную площадку.
—- Она не вернется, Альбертас. Не вернется.
Спотыкаясь, сбегает по лестнице, на улице останавливается, пережидая, пока пройдет слабость, и медленно удаляется по затихшему городу.
Через каких-нибудь полчаса, захлопнув дверь своей квартиры, он останавливается в гостиной. Не знает, почему останавливается, что ищет взглядом, словно с утра
до ночи прошла целая вечность, изменив все до мельчайших подробностей. На глаза попадается белеющий на столе конверт. Может, он давно там лежит, только Саулюс не заметил? А может, сегодня?.. Разрывает конверт, безжалостно раздирает непослушными пальцами, достает листок: «Товарищ С. Йотаута. В ближайшее время вы обязаны непременно зайти к директору училища для важного разговора. Напоминаем, что вы отозваны из отпуска и назначены руководителем производственной группы...» И так далее... И так далее... Он не дочитывает. Аккуратно складывает листок, сует в карман пиджака, почувствовав страшную усталость. Упасть бы на ковер во весь рост и лежать так с опустошенной головой, опустошен дотла, кажется, и сердце выдрано...
...И так далее... И так далее...
Утром Саулюс долго валяется в постели. Что принесет этот день, что завтрашний? Разве он мог подумать какой-нибудь месяц назад, что его ждет такой тяжелый июнь? Собирался тогда во Францию, был полон энергии и радости, приятели завидовали ему («Повезло тебе... Ей-богу, тебе везет, Саулюс...»), а Дагна бегала по магазинам, собирая мужа в дорогу, жаловалась, что не может достать того да сего, и составляла список, что привезти из Парижа. Так недавно все было, так недавно, что подумать страшно. («Давай зачеркнем прошлое»,— когда-то, давным-давно, говорила Беата в номере «Континенталя».)
Выбравшись из постели, Саулюс долго стоит у открытого окна, не видя и не слыша, что творится во дворе, проходит в ванную, принимает холодный душ, потом долго вытирается шероховатым полотенцем, надевает чистую сорочку, серый костюм и застывает посреди комнаты: а что же дальше?
Телефонный звонок словно автоматная очередь из- за угла. Саулюс вздрагивает, втягивает голову в плечи, оглянувшись, подбегает к трубке:
— Алло!
Молчание.
— Алло!— торопливо повторяет Саулюс, требуя ответа, и одновременно вспоминает, как прошлой осенью ходил по магазинам, чтобы купить подарок.
Про все, про все забыла, уселась в телегу. Побыстрей домой, побыстрей привезти весточку снохе да внучкам! Но почему письмо должно быть от Каролиса? Она сегодня думала только о Каролисе. Она чаще всего о нем думает. А Людвикас? А Саулюс? «Наверняка от Саулюса, этого ветрогона,— прости меня, господи, все они мои дети!» И зря она спешит да подгоняет лошадь. «Тпру!» — останавливает ее, натянув вожжи. Спохватывается, что остановилась посреди шоссе, может машина налететь, теперь только и оглядывайся, на каждом шагу они, и сворачивает на обочину. Пальцы непослушны, не могут выудить листочек из конверта. Почему так дрожат пальцы? Весь листочек дрожит... Людвикас! Людвикас... Долго смотрит на пестрящие буквы, перед глазами туман — то наплывает, то пропадает, губы шевелятся. Наконец поняв что-то, она поднимает голову, оглядывается, торопливо сует письмо обратно за пазуху и подхлестывает лошадь. Громыхает по булыжнику двухколесная беда, и многие оборачиваются вслед — из какого захолустья катит баба на этой кукушке, про которую уже успели забыть со времен войны?
— Людвикаса отпускают! Людвикас возвращается! — вбежав в избу, закричала радостно, как девчонка.— Людвикас!
Юлия подняла голову с подушки, тускло уставилась, поморгала мутными глазами. Замолчала Дануте, вслух читавшая книгу, и посмотрела на старшую сестру Алдону, которая раскладывала на столе карты.
— Людвикас возвращается,— уже спокойнее сказала Матильда.
Ни одна ей не ответила; стало страшно.
— Людвикас...
Алдона продолжала раскладывать карты.
— Это еще что такое? — накинулась на нее Матильда.— Из пекла эти чертовы картинки?
Девочка закрыла грудью карты.
— Мне дали.
— Дали? Кто дал? Юлия, ты позволяешь...
Юлия смотрела на нее все такими же мутными
глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148