..
— Ты не такая, Дагна! Нет, нет! — вдруг произносит он, говорит это себе, пустой квартире, стенам, увешанным картинами.
Голос исчезает среди мягкой мебели и предметов, воцаряется тишина, набухшая беспокойством и неуверенностью — не вчерашними и не сегодняшними,— пришедшими из прежних лет, из целого десятилетия. Раньше бывали минуты, когда Саулюс, молча глядя на жену или сидя в одиночестве в мастерской, вдруг задумывался: «А что, если Дагна влюбится в другого? Как я это узнаю? Другие скажут? Она сама? А может, почувствую, что она удаляется от меня, остывает, не желает видеть, начинает тяготиться мною...» И вдруг ему начинало казаться, что последнее время Дагна была именно такая... «Неужели ты слепой?.. Как-то она вернулась поздно, дескать, у подруги засиделась. И какая-то раздраженная была, и перед зеркалом утром вроде бы дольше стояла...» Потом он трезвел, смеялся над собой, даже думал чуть снисходительно: велика печаль, если улыбнется кому или даже увлечется. Ведь красивой женщине трудно устоять перед комплиментами... Он, Саулюс, и сам отпускает их направо и налево. Нет, за себя Саулюс всегда спокоен, он не теряет головы. А прочее чепуха. Не тот у него возраст, чтобы решиться все начинать сначала. Кроме того, вообще идиотской казалась такая мысль, когда Дагна была рядом и любила его, а он любил ее. Но проходило
какое-то время, и его снова пронзала мысль: вряд ли Дагна сумела бы замаскировать свою тайную любовь. Она же вся нараспашку, глаза ее всегда выдают. Конечно, у Саулюса не было ни малейших оснований подозревать жену. Во встречах с друзьями, на семейных пирушках — и дома и в гостях — они никогда не ревновали друг друга по пустякам. Саулюс флиртовал с той или иной женщиной, Дагна дурачилась с каким-нибудь мужчиной. Но все это было просто так, лишь пустая забава, он никогда не забывался и всегда ощущал взгляд жены, а она, без сомнения, знала, что он на нее смотрит. Однажды, когда он сказал, что Аугустас приглашает заглянуть к нему в мастерскую, в руке у Дагны вдруг сломалась расческа. Случайно? Она стояла перед зеркалом, вся оцепенев.
— Сходи, вы же товарищи,— сказала Дагна.
— Аугустас нас обоих зовет.
— Лучше ты один.
— Почему, Дагна?
Словно упрямая девчонка, Дагна пожала плечами и ничего не ответила. «Неужели? — пронзила мысль.— Мое сердце давно чуяло». Ты даже обрадовался (о господи!), что был прав, когда так думал.
В тот раз ты один пошел к Ругянису (Дагна сказалась больной). Пошел из простого любопытства. Аугустас про Дагну не вспомнил, и ты по-дурацки, провоцируя его, брякнул: «Дагна передает тебе привет».— «Спасибо»,— буркнул Аугустас. Вот и все. Вернувшись, ты ничего не рассказал и не стал расспрашивать Дагну.
Почему сейчас надо думать о том, что было... чего не было...
Когда прошлым летом ты ехал в Палангу по тенистой дороге, петляющей по берегу Немана, у холма Расу- не невольно нажал на газ, прибавил скорость и, покосившись, увидел, как Дагна повернула голову вправо и в окно внимательно посмотрела на Древнего литовца. Неподалеку, на площади, стоял автобус, а вокруг памятника ходили и снимались экскурсанты. Когда ты пролетел мимо, Дагна устремила взгляд на дорогу. Она молчала. Ты подумал, не умышленно ли она предложила тебе ехать по этой дороге? («Там такие чудесные берега Немана...») Нет, она не просила об этом — просто сказала, а потом еще добавила: «Как тебе удобнее, так и поезжай...» Ты тогда даже не вспомнил про Древнего
литовца, выполненного Ругянисом, стоящего на вершине жемайтийского городища с тяжелой палицей в руках и сурово глядящего на зеленые дали родной земли, которые из века в век опустошали непрошеные гости. А когда позднее догадался, неудобно было уже менять маршрут. Наконец, и тебе самому захотелось хоть издали взглянуть на монумент, который так прославил его автора. Конечно, сам автор может нравиться или не нравиться, но за эту работу ему трудно не поклониться.
Вскоре Дагна нарушила молчание: «Могли бы остановиться и посмотреть». Ты опять, как когда-то, обрадовался: отгадал ее мысли. Однако, проглотив горечь, ответил: «Почему ты раньше не сказала?..» Дагна криво усмехнулась. Помолчав, ты сказал: «На обратном пути остановимся».
Возвращаясь в Вильнюс, ты повернул на другую дорогу, на Жемайтийское шоссе. Не хотел напоминать Дагне? А может, была и другая причина, даже важнее, подумай хорошенько. Когда ты смотришь на истинное произведение искусства, разве не чувствуешь ничтожности своих работ? Невольно сопоставляешь, сравниваешь и в тени огромного таланта чувствуешь какой-то озноб.
Боже ты мой! Но кто виноват, что ты не тот, фамилию которого всегда вспоминают в отчетах и всевозможных статьях: «Как всегда, напряженно работали и порадовали новыми произведениями...» Три, четыре, иногда пять фамилий. А дальше: «и другие...» И ты там, с «другими». Природа таланту пожалела? Нет сомнения, она раздала его не поровну. А кто мог раньше подумать, что у Аугустаса Ругяниса его больше, чем у «других»? Ты был студентом, когда Ругянис уже выставлялся. В газетных обзорах и тогда можно было встретить его фамилию, но она упоминалась, лишь когда надо было показать, что не все в этой «сокровищнице огромных достижений прекрасно — есть работы и послабее». И в разговорах ты не раз слышал, как многие списывали его со счета: не только, мол, мышцы скульптору нужны, но и талант... Откуда же взялся этот талант? Что это такое? Чем его измеряют? И сколько его нужно, чтобы он выделил тебя из этого огромного списка — «...и другие»? Нет, нет, не в статьях и не в отчетах дело. Правда статей и отчетов — блуждает, как огоньки на болотах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148