Снова торжествует наследственность, и снова я только лишь сын своего отца, еди его черви!
Стоя в темной кухне, Роберт Нэвилль пытался подколупнуть ногтем обертку на горлышке бутылки – и подглядывал в гостиную, где сидела Руфь.
Он внимательно разглядывал ее – складки ткани, спадающие вдоль тела, чуть намеченную выпуклость груди, икры и лодыжки, бронзовые от загара, и торчащие из-под халата узенькие гладкие коленки. Ее девичье тело определенно отрицало наличие двух детей. И что самое странное, подумал он, что он не чувствовал к ней никакого физического влечения. Если бы она пришла два года назад или немного позже, возможно, что он изнасиловал бы ее. Были такие ужасные дни. Были у него такие моменты, когда он в попытках найти выход своей жажде решался на невообразимое, и жил с этим в себе, доходя почти до безумия. Но затем он взялся за эксперименты. Бросил курить, перестал срываться в запои. Медленно и вдумчиво он занял себя исследованиями, и результат оказался поразительным: сексуальность безумствующей плоти утихла, почти что растворилась. Исцеление монаха,– думал он. Так и должно быть, иначе никакой нормальный человек не смог бы исключить секс из своей жизни – а были занятия, которые требовали этого.
И теперь, почти ничего не ощущая, он был счастлив. Разве что где-то в глубине, под каменным гнетом многолетнего воздержания, рождалось едва заметное, непривычное волнение. Он был даже доволен, что мог оставить его без внимания. В особенности потому, что не было уверенности в том, что Руфь – тот напарник, о котором он мечтал. Как не было уверенности в том, что ей можно будет сохранить жизнь дольше завтрашнего утра. Лечить?
Вылечить – маловероятно.
Он вернулся в гостиную с откупоренной бутылкой. Она сдержанно улыбнулась ему, когда он добавил ей в бокал вина.
– Восхитительная фреска,– сказала она,– она мне нравится все больше и больше. Если пристально вглядеться в нее, то словно оказываешься в лесу.
Он хмыкнул.
– Должно быть, это стоило большого труда, так наладить все в доме,– сказала она.
– Что говорить,– сказал он,– да вы и сами через все это прошли.
– У нас не было ничего подобного,– сказала она. – Наш дом был совсем маленьким. И морозильник у нас был раза в два меньше.
– У вас должны были кончиться продукты,– сказал он, внимательно разглядывая ее.
– Замороженные,– поправила она,– мы питались в основном консервами.
Он кивнул. Логично, нечего возразить. Но что-то не удовлетворяло его. Это было чисто интуитивное чувство, но что-то ему не нравилось.
– А как с водой? – наконец спросил он.
Она молча изучала его некоторое время.
– Ты ведь не веришь ни единому моему слову, правда? – спросила она.
– Не в этом дело,– сказал он,– просто мне интересно, как вы жили.
– Твой голос тебя выдает,– сказала она. – Ты так долго жил один, что утратил всякую способность притворяться.
Он хмыкнул. Было такое ощущение, что она играет с ним, и он почувствовал себя неуютно. Но это же забавно,– возразил он себе. – Все может быть. Она – женщина, у нее свой взгляд на вещи. Может быть, она и права. Наверное, он и есть грубый, безнадежно испорченный отшельничеством брюзга. Ну и что?
– Расскажи мне про своего мужа,– резко сказал он.
Что-то промелькнуло в ее лице, словно тень воспоминания. Она подняла к губам бокал, наполненный темным вином.
– Не сейчас,– сказала она,– пожалуйста”
Он откинулся на спинку кресла, пытаясь проанализировать владевшее им неясное чувство неудовлетворенности. “Все, что она говорила и делала, могло быть следствием того, через что она прошла; а могло быть и ложью.
Но зачем ей лгать? – спрашивал он себя. – Ведь утром он проверит ее кровь. Какой может быть прок с того, что она солжет ему сейчас, если утром, всего через несколько часов, он все равно узнает правду?
– Знаешь,– сказал он, пытаясь смягчить паузу,– вот о чем я подумал. Если эту эпидемию пережили трое, то, может быть, где-то есть и еще?
– Ты полагаешь, это возможно? – спросила она.
– А почему нет? Наверное, по той или иной причине у людей мог сформироваться иммунитет, И тогда…
– Расскажи мне еще про этих микробов,– сказала она.
Он на мгновение задумался, аккуратно поставил бокал. Рассказать ей все? Или не стоит? А что, если она сбежит? И после смерти вернется, обладая всем тем знанием, которым он теперь обладал?
– Неохота пускаться в подробности,– сказал он. – Чертовски много всего.
– Ты перед этим что-то говорил про крест,– напомнила она,– как ты до этого дошел? Ты уверен?
– Помнишь, я говорил тебе про Бена Кортмана? – он обрадовался возможности пересказать то, что она уже знала, не вскрывая новых пластов информации.
– Это тот человек, который…
Он кивнул.
– Ага. Пойдем,– сказал он, поднимаясь,– я сейчас его тебе покажу.
Она глядела в глазок, и он, стоя за ее спиной, почувствовал запах ее тела, запах ее волос – и чуть-чуть отстранился. В этом что-то есть,– подумал он. – Мне не нравится этот запах. Как Гулливеру, вернувшемуся из страны ученых лошадей, этот человеческий запах мне отвратителен.
– Тот, что стоит у фонарного столба,– сказал он.
Определив, о ком идет речь, она утвердительно кивнула. Затем сказала:
– Их здесь совсем мало. С чего бы это?
– Я их истребляю,– сказал он,– но они не дают расслабиться. И всех никак не одолеть.
– Откуда там лампочка? – спросила она. – Я полагала, что вся электросеть разрушена.
– Она подключена к моему генератору специально для того, чтобы можно было за ними наблюдать.
– И они до сих пор не разбили ее?
– Там поставлен очень крепкий колпак.
– Они не пытались взобраться на столб и разбить?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52